— Освобождай арестованных!
— Открывай холодную!
— Вали, ребята, все к чертовой матери!
На крыльцо вышел пристав.
— Арестованные будут освобождены! — сказал он дрожащим голосом. — Разойдитесь!
— Не разойдемся! Давай наших товарищей!
Через несколько минут во двор вышли арестованные.
Радостные возгласы раздались в толпе. Кто-то запел:
«Отречемся от старого мира...»
Последующее промелькнуло, как во сне. Двенадцатого июня уполномоченные от заводов собрались на даче «Отрада», вел собрание Ветров, работа близилась к концу, когда нагрянула полиция.
Утром весть об аресте Ветрова и уполномоченных разнеслась по городу. Пересыпские рабочие послали делегацию к градоначальнику Нейгардту. Загудели гудки. Рабочие останавливали машины и потянулись к заводу Гена. Стало известно, что градоначальник не принял делегацию. Одновременно кто-то принес весть, что с острова Тендра пришел в порт миноносец «267». Петр отрядил рабочих в порт. Членам комитета поручалось передать матросам литературу и узнать их настроение.
Петра подсадили. Он стал кому-то на плечи и, обняв одной рукой телеграфный столб, закричал:
— Товарищи рабочие! Арестован Ветров! Арестованы уполномоченные от заводов. В ответ мы объявляем всеобщую забастовку! Нас поддержат моряки!
Петр не успел окончить призыва, как раздался сухой револьверный выстрел: пуля оцарапала руку. Он оглянулся: к заводу скакали конные городовые. Полетели камни, рабочие стреляли из револьверов и охотничьих ружей. Городовые опешили, но в следующий момент открыли бешеный огонь. Петр с десятком рабочих повалил вагон конки. В одну минуту рабочие разобрали ломиками мостовую, спилили несколько телеграфных столбов. Через улицу провисла проволока. Сдвинули лавочные рундуки и лотки, перетащили полосатую будку полицейского.
Когда о расстреле рабочих узнали на Пересыпи, толпа направилась к электростанции. Наряд полиции встретили выстрелами и камнями. Толпу несколько раз разгоняли. Так продолжалось до поздней ночи. Утром рабочие с Пересыпи пошли останавливать заводы, часть пересыпских пошла на Слободку, на Молдаванку и в центр города. Толпа росла, рабочие опрокидывали вагоны конной железной дороги, сваливали столбы, выворачивали камни. На Канатной, Ришельевской, Прохоровской, Дальницкой, Госпитальной возникали и рушились баррикады. Рабочие отошли на Александровский проспект и стали сбивать замки с магазинов оружия. Короткие револьверные выстрелы заглушались винтовочным огнем.
На мостовой и в подворотнях лежали истоптанные лошадьми трупы. Двери домов, выходившие на улицу, были наглухо забаррикадированы. Раненых затаскивали во дворы и перевязывали чем попало: бинтами, рубахами, носовыми платками.
Часов в десять вечера четырнадцатого июня в одесский порт вошел под красным флагом и бросил якорь броненосец «Князь Потемкин-Таврический».
Лазарька пробыл дома не больше часа и снова выбежал на улицу. Дома были наглухо забиты или закрыты, лежали опрокинутые вагоны, на углах улиц виднелись остатки баррикад; разъезжали конные наряды полиции и казаки.
Он беспрепятственно дошел до вокзала. На площади и перед вокзалом стояли войска. В собственных фаэтонах подъезжали господа. Но вокзал не мог вместить прибывающих, не могли вместить и поезда, и элегантные пассажиры забирались в товарные вагоны. Беглецы суетились, кричали, совали носильщикам и кондукторам толстые кошельки — самое убедительное, что могли предложить в такую минуту. Лишь бы уехать из проклятой Одессы...
Тогда произошла их новая встреча.
Они заметили друг друга одновременно. Миг — и Сережка заслонился чьей-то спиной. Голова человека, за спиной которого прятался Сережка, была забинтована толстым слоем марли; казалось, на плечи человека посадили большой снежный шар.
Лазарька подошел вплотную.
— Прячешься? — спросил, уводя Сережу в сторону.
Реалист смешался.
— Бежишь из Одессы?
— Лазарька... Не спрашивай...
— А что?
— Я живу у дяди... Я несамостоятельный...
— Я тоже несамостоятельный! Но меня никто не увозит... Сейчас революция! Мы должны помочь взрослым.
При слове «революция» Лазарьке показалось, что Сережка вздрогнул.
— Ты это слово уже слышал? Боишься?
— Я ничего не боюсь! Я живу у дяди...
— А если бы ты был самостоятельным?
— Я ушел бы из реального училища...
— Ушел бы из реального училища? Зачем? Куда бы ты ушел?