С каждой минутой в покойницкой становилось больше людей. Рабочие, входя, снимали фуражки, как в церкви. Глянув на завернутого в рогожу человека, они клали копейки в запачканную глиной фуражку, которая лежала у ног покойного.
Народу собиралось больше и больше.
— Говорить сейчас будут! — передавалось из уст в уста.
— От комитета!
И вдруг снова надрывный выкрик гудка проколол тишину.
— А-а!.. А-а!..
Завод стал.
На чушки чугуна взобралось несколько человек. Начался митинг.
Какой-то мальчуган прошивал собой, точно игла, густые ряды людей. Он запускал пальцы под рубаху и вытаскивал красные бумажки.
— На, дяденька! Возьми, дяденька! — и в руку всовывался аккуратно обрезанный листок.
И пока по улице мчался к заводу конный отряд, комитет провел митинг.
Полиция спешилась у ворот. В кабинет к директору поднялся щеголеватый пристав. Разговор отнял несколько секунд.
— Вот список... неблагонадежных... А вот главари... — сказал директор.
Пристав приложил руку к козырьку и, щелкнув шпорами, вышел. В длинном здании деревообделочного цеха под стеклянным потолком плавали паутинки. Многих стекол недоставало: ветер, град, камешки, пущенные ребятами из рогаток, сделали свое дело. Сквозной ветер поднимал слоистые стружки и нес их через цех — от ворот к воротам, будто в вытяжной трубе. Пристав прошел через сборочный. Рабочие возвращались с митинга.
— Вот он... — шепнул холуй приставу и моргнул на худого парня, входившего в цех.
— Вы Лазарь Бляхер? — спросил пристав.
Парень не ответил.
— Вы Лазарь Бляхер, спрашиваю?
— Я.
— Следуйте за мной!
— Зачем?
— Об этом вам будет сообщено в конторе.
Лазарь был долговяз, костляв, очень добродушен и насмешлив. Черные усики едва пробивались на губе.
Сбежались рабочие.
— Арестовывать?
— На глазах у рабочих?
Кольцо сжалось. Пристав взялся за кобуру.
Тогда Лазарь отвел от себя пошире руки, отстранил наседавших, и когда образовался большой круг, сказал:
— Когда-то я мечтал учиться в реальном училище. Царское правительство меня не приняло. Сейчас мне оно само предлагает поступить прямо в университет! Чем плохо? До свидания, товарищи! Мы скоро встретимся!
Тогда же полицейские ввели в контору трех делегатов, выбранных на митинге для подачи петиции администрации, а на проходной задержали мальчугана.
— Как звать? — спросил городовой с густыми нафабренными усами.
Мальчуган молчал.
— Как звать, паршивец?
— Колька!
— Фамилия?
— Журба!
— Где работаешь?
— В модельной.
— А это что? — спросил городовой, показывая на красные бумажки.
Колька молчал, озираясь, как затравленный зверек.
И началось страшное... В заплеванной, обшарпанной проходной его бил черноусый полицейский, бил остервенело, сводя давние счеты и испытывая особенное удовлетворение от того, что поймал с поличным.
Мальчик закрывался руками, извивался, и в глазах его вертелись оконца проходной, как лошадки карусели...
Осенью шестнадцатого года шло на фронт пополнение. На станциях и в пути, за сотни верст от позиций, вчерашние парубки Херсонской губернии, рабочие Николаева, Одессы перебрасывались прибаутками. Днем в вагонах заливалась гармошка. Потом передали приказ потушить огни, прекратить пение.
Выгружались ночью. Пошли в ближайшее село, разбитое немцами, и там, верстах в пяти от передовой, перебыли кое-как сутки, не находя себе места, а с вечерней темнотой пошли на огневую.
Они повстречались накануне боя.
— Ваше благородие! Радузев!
Поручик оглянулся. И вдруг:
— Лазарька?
Они бросились друг к другу. Потом одновременно оглянулись: не видел ли их кто-нибудь? И, уже чуть остыв, прошли к блиндажу. Поручик впереди, рядовой — сзади.
В тесном блиндаже, залитой вонючей грязью, Радузев сел на цинку от патронов и жестом пригласил сесть Лазаря.
— С последним пополнением, значит? В какой роте?
— В шестой.
— У меня. Недавно в армии? — взглянув на суконные, без нашивок погоны, спросил Радузев.
— Скоро два года...
— Два?
— Разжаловали из старших унтеров...
— За что?
— За пораженческие настроения...
Радузев посмотрел вдаль.
— Я подумал сейчас, как много времени прошло с тех пор... Помнишь: Грушки... Экзамены... И наши встречи. Ты работал в какой-то мастерской... Потом на заводе Гена... Я в тот год кончил реальное училище...