Не к этой ли тишине стремился он столько лет? Больше ничего не нужно.
Все пришло... И все это уже ни к чему...
На третий или четвертый день после приезда он повстречал в саду пожилую женщину.
— Не узнаете? Маруся... Горничная...
«Неужели это Маруся?»
Он припоминает, как однажды зашел в кабинет. Сколько было здесь заманчивого... За зеркальными стеклами шкафов — книги, на стене — рога, оружие. В углу комнаты — арфа. Отец стоял спиной к двери и смотрел в окно. «К тебе можно?» — «Я занят... — ответил отец, не оборачиваясь. — Кто тебе позволил входить без разрешения?» И когда вышел в коридор, повстречал Марусю. Она сделала замечание. И ему было неприятно, что замечание сделала горничная. И даже хотелось броситься на нее с кулаками... Вечером мать вышла к чаю, щуря сонные глаза. «Я вздремнула, папочка, а ты что делал?» Отец вынес из кабинета арфу, снял чехол и, устроившись поудобнее, перебирал тонкими пальцами струны, а Маруся расставляла на столе чашки. Румяная. Бойкая такая.
— Да, я помню вас, Маруся. Помню давней, какой видел в детстве.
Если пересечь сад и выйти к дороге, увидишь колодец. Забор у дороги более нов: на нем нет ни плюшевого мха, ни пятнышек лишайника; доски скреплены поперечными жердями. Взобраться на забор легко. Колодец заброшен. Толстые бревна перекрывают сруб — их положили вместо досок после того случая... Нужно низко наклониться, почти лечь, чтобы заглянуть вниз.
Да... Он все-таки глубок... даже теперь! Только воды нет. Впрочем, и тогда воды было не больше, чем по пояс... Теперь в колодце водятся гадюки... «Целое гнездо!» — сказал Игнатий. Так ли?
Через забитую калитку нетрудно перелезть. Он на несколько минут задерживается, увидев желтую, в точечках, личинку и подумал, что она засохла еще весной.
Дорога. Невдалеке — кузница. Двери раскрыты настежь. Легкий голубой дымок пробивается сквозь прогнившую гонту крыши. Мягкий звон плывет по воздуху.
В кузнице сумеречно. Остроглазый подросток, стоя спиной к горну, мерно нажимает на деревянный рычаг, сгибаясь в такт. Из узкого отверстия вырывается, шумя, воздух. Кажется, что кто-то притаился за кирпичами и дует оттуда, прижав губы к отверстию горна.
— Здравствуйте! — говорит Радузев, снимая инженерскую фуражку.
— Здравствуйте! — вежливо отвечает старик-кузнец.
Как он сильно подался... И потом... Он был когда-то гораздо-гораздо выше ростом...
Старик не узнает посетителя и продолжает работать, изменив положение: спиной к гостю стоять невежливо.
— Я друг детства вашего Лазарьки! Сережка... Помните?
— Ах, господи! — спохватывается кузнец. — Почему же вы сразу не сказали? Ах, господи! Борька, дай гражданину Радузеву стульчик. Боже мой, почему же вы никогда к нам не зайдете? Давно приехали?
Подросток выпускает цепочку, рычаг поднимается кверху и, стукнувшись о перекладину, останавливается. Кузнечный мех становится большим, как контрабас. Шум в горне утихает. Огонек из белого становится желтым, потом вишневым, серым. Борька несет испачканный углем табурет и на ходу обтирает о свои штаны.
— Спасибо! — говорит Радузев, садясь.
— Ах, почему же вы сразу не сказали! — не унимается старик. — Ну, как же... Как же... Гражданин Радузев!
— А Лазарька не приезжал?
Старик тускнеет. Отвечает не сразу:
— У других дети как дети... А нам господь послал Лазарьку...
Старик сморкается и машинально бьет молотком по краю наковальни.
— Мы встретились с ним в конце шестнадцатого года на позиции, перед самым боем...
— Ох, я знаю... Одно несчастье! Его, извините меня, царское правительство сажает в тюрьму, а он лезет на немцев! Нет, вы только подумайте, что это за ребенок: один лезет на немцев и отнимает у них пулемет! Нет, если бы вы только видели эту картинку. Мне писали чужие люди, им незачем выдумывать. И ему дали за это георгиевский крест. Вы понимаете: георгиевский крест! Сыну кузнеца!
— Где он теперь?
— У других дети как дети... Но этот разве напишет хоть слово? Что ему отец и больная старуха-мать? Он был ранен, лежал в госпитале, в Петрограде, и об этом писали чужие люди.
— Когда он приедет, передайте ему привет. Обязательно передайте! — говорит Сергей и встает. — До свидания!
— Будьте здоровы, гражданин Радузев! Кланяйтесь папаше. Заходите, пожалуйста!
В горне снова поднимается вьюга. Радузев отходит на несколько шагов и оглядывается. «Когда все это было?»
Дни бежали быстро, он не заметил, как наступил конец ноября. Отголоски лета были в цвете неба, в запахе увядших трав, в полуденном тепле.