Шел в комнаты. Здесь лежали тени от цветов в больших крашеных кадках, от занавесей. Он поворачивал в дверях ключ и ложился на диван.
«Ничего. Больше ничего не надо. Фронт. Война. Плен. Бараки... далеко позади. Впредь человечество этого никогда не допустит».
Он перелистывал книжки стихов, нотные тетрадки. Музыка... Вот это настоящее... Только музыка. И Радузев садился к роялю, чтобы поведать ему о своей тоске, об одиночестве, о жажде немыслимого в жизни счастья.
Однажды ночью на веранде раздались тяжелые шаги. Игнатий в окно увидел вооруженную группу людей и бросился к молодому Радузеву.
— Сергей Владимирович! Пришли...
Радузев сел на постели. Потом встал, накинул инженерское пальто, Игнатий зажег свет.
— Открывай!
Радузев сбросил крюк и повернул ключ. Дверь осталась на цепочке.
— Что вам надо?
— Открывай! — выкрикнуло несколько голосов, и прежде чем он успел сбросить цепочку, дверь рванули. Цепочка лопнула.
— Сопротивляться?
Радузева оттеснили в коридор. Запахло знакомым: хлебом, кожей, потом.
— Что вам угодно?
Несколько человек прошло в столовую, остальные задержались в коридоре и на веранде.
— Мы от партизанского отряда. Боремся за советскую власть, против панской Центральной рады. Предлагается сдать имеющееся оружие. По революционному закону мы должны произвести обыск.
Говорил низенький плотный солдат, с пулеметными лентами крест-накрест. Папаха была велика, сидела низко, он то и дело сбивал ее назад, открывая густые брови. Солдаты разошлись по комнатам.
В столовую приплелся старик Радузев, от страха он пучил глаза и что-то бормотал невразумительное.
— Оружие я сейчас соберу! — сказал молодой Радузев и вышел. За ним пошли двое.
Он вынул из стола браунинг, снял со стены охотничье ружье.
— Больше ничего нет.
— Офицер? — спросил солдат в длинной кавалерийской шинели.
— Офицер. Да, вот еще есть сабля.
Радузев просунул руку за шкаф и достал шашку с анненским темляком.
— За садом? — спросил надрывным голосом старик, прийдя в себя. — За моим садом? А вы его садили? Смотрели за ним?
Должно быть, слова эти приготовлены были давно. Радузеву стало стыдно за отца.
— Папа... Прошу тебя...
— Он садил сад? Ты слышишь? — усмехнулся солдат в широкой папахе.
— Мой сад! Мой! Не отдам!
— Папа!..
— Да что с ним разговаривать! Больше оружия нет?
— Нет, — сказал Радузев.
— А с садом, — сказал солдат в папахе, — вопрос другой. В России давно земельная собственность перешла к трудовому народу. На Украине задержала Центральная рада. Но недолго им пановать. Кто с совестью, может сейчас передать обществу землю, не дожидаясь.
— Хорошо! — сказал Радузев, почувствовал, как что-то надорвалось у сердца...
И потом уже чаще, днем и ночью, приходили группами и целым отрядом, что-то требовали, искали, и Радузев с холодной пустотой в груди на все соглашался, лишь бы они скорее ушли и лишь бы отец не визжал неприятным голосом.
— Нет, он доведет нас до беды! — как бы ища сочувствия у Игнатия, сказал Радузев после одного посещения дома группой озлобленных солдат. — И зачем я сюда приехал?
В Престольном все настойчивее ходили слухи, что крестьяне поднялись против власти панов. В соседних уездах горели имения... Учинялись самосуды...
Как-то утром раздался орудийный выстрел. За ним вскоре последовал второй; потом началась частая стрельба. По дороге на запад бежали войска Центральной рады. Знакомые шрапнельные облачка разбросались в небе и долго не таяли. Трещала ружейная стрельба, с знакомым присвистом прошивали пули воздух. Застучали пулеметы, полетели снаряды; поле украсилось черными кустами взрывов. Отряды рассыпались по лугу Троянд, на пригорке Грушек и возле кузницы.
«Вот оно... Снова...» — подумал Радузев, привычно приседая, когда слишком близко проносился снаряд.
На улицах Престольного появилась Красная гвардия.
Старик Радузев заметался по комнатам.
— Сад! Мой сад...
— Да ты успокойся. Ну, был сад — и нет сада. Была когда-то у нас мама — и нет ее...
Старик посмотрел на него, как на сумасшедшего.
«Надо бежать... Бежать... куда глаза глядят, — думал Радузев. — Пусть делают, что хотят. Я не вмешиваюсь...»
Ревком объявил декрет о земле, о восьмичасовом рабочем дне, о национализации банков.
Январь стоял ясный, и небо было прозрачно, и голубая дымка обнимала деревья.