Вскоре в усадьбу пришло несколько крестьян.
— Мы, значит, из Троянд. Нам отрезан сад. По декрету власти. Мы за садом пришли, — сказал благообразный старик молодому Радузеву.
— Я знаю...
Посланцы от общества пошли по дорожке к забору. Солдат в шинели военнопленного мягко вышиб обухом топора подпорку. От второй выбитой подпорки забор накренился. Солдат деловито шел дальше. Еще удар — и вышиблена третья подпорка. Крякнув на ржавых гвоздях, забор лег. Это была первая секция забора. За первой легла вторая, затем третья. Сад соединился с лугом.
К этому времени прибежал опоздавший старик.
— Опомнитесь! Что вы делаете! Среди бела дня... Караул! Грабят!
Крестьяне остановились. Радузев бросился к отцу. И вдруг, с налившимся кровью лицом, взвизгнул:
— Замолчать!
Это подействовало. Старик притих.
— Отведите его! — сказал взбешенный Сергей.
— Да разве их отведешь?! — с улыбкой ответила девушка.
Но она все-таки взяла старика за руку и как-то смешно потащила за собой, словно бодливую корову.
— И что это за человек! Никакого тебе понятия не имеет! — заметил солдат, вышибавший подпорки, и посмотрел Радузеву в лицо.
И вдруг оба отшатнулись...
Наступила мучительная тишина.
— Офицер! Братцы! Шпиен!..
Несколько человек схватило Радузева за руки.
— Падлюка! Гад! Упрятался под шинель солдатскую! Пленный! Ах, ты скотина! А я смотрю: будто рожа знакомая...
— Бей его смертным боем! — кричал Беспалько, перекосившись от злобы. — Это он утек от меня! Вместе ехали... Офицер!..
И солдат размахнулся топором, которым только что вышибал подпорки.
«Конец...» — больше не было ни одной мысли.
— Не дам! — закричал дед.
Солдата остановили.
— Не имеешь права! Советская власть пусть разберет!
Ивана отвели в сторону, отобрали топор.
— Ежели и впрямь шпиен, доставим, куда следует. А так против закона.
Человек пять крестьян отделились от общества и повели Радузева в город.
«Сад. Дом. Веранда. Дорога. Кузница...»
Радузев шел среди крестьян и думал, что все это — последнее, с чем он уходит от жизни.
«Но какие тяжелые глаза у Беспалько... И что ему сделал?»
Радузева доставили в комендатуру. Его допросили.
В конце допроса в комнату вошел военный. Радузев вяло глянул. И вдруг встрепенулся.
— Лазарь... — тихо сказал, проверяя себя. А сердце уже билось радостно, радостно...
— Что вам угодно? — Лазарь был сух.
Радузев рассказал.
— Мои предсказания начинают сбываться.
Он отдал какое-то распоряжение и, не глядя на Радузева, сказал охране:
— Проведите его ко мне!
— Товарищ комендант! Это офицер! Ехал я с ним вместе. Шпиен! Бить его смертным боем. Под солдата подделывался! — заявил с негодованием Иван Беспалько, выступив вперед.
— Разберемся! Можете идти!
Крестьяне вышли. Последним вышел Беспалько, недовольный оборотом дела.
Радузева ввели в комнату, находившуюся в глубине дома.
— Садитесь!
Лазарь показал на стул; сам он обошел стол и сел напротив. Прошло несколько минут. Лазарь молча рассматривал арестованного; лицо его при этом отражало самые противоречивые чувства.
— Вы служили Центральной раде?
— Нет.
— Вы боролись против Красной Гвардии или красных партизан?
— Нет.
— Кури́те!
Лазарь протянул папиросы. Радузев взял, хотя свои лежали в портсигаре: хотелось покурить то, что курил Лазарь.
— Вот видите, вы не служили белой власти, а могли тяжко ответить за других. Время серьезное. Борьба имеет свою логику: кто не с нами, тот против нас. Вы сделали, наконец, выводы из своего поведения?
Лазарь прошелся по комнате, потом остановился против Радузева.
— Послушай, Сережка! Нас снова свел случай. Мне жаль тебя. Я знаю твои фокусы, но другие не знают. И не обязаны знать. Тебе может быть худо. Говорю со всей откровенностью.
— Что же мне делать? — спросил с отчаянием Радузев.
— Мне кажется, ты мог бы пригодиться нам. Человек с образованием. Инженер.
Лазарь задумался.
— Вот что: могу взять на себя ответственность. Большую ответственность. Доверяю тебе. Переходи к нам. Переходи ко мне. В штаб.
Радузев растерялся.
— Не каждого взял бы к себе. Сам понимаешь! Ты офицер... Из буржуйского рода... И так далее...
— Снова воевать? Я едва дождался конца германской войны.
— Так ведь война не кончилась! О каком ты говоришь конце?
— Жизнь не может так продолжаться... Убивать... убивать... Против этого люди восстанут...
— Нет... Ты, я вижу, учился не в реальном училище, а в каком-то идеальном... Идеалистическом! Архиидеалистическом! Ничего не выйдет. Рано или поздно придется ответить: с кем ты? Так сложилась жизнь. Стоящих посреди нет!