— Если бы люди отказались от бойни, не было бы ее.
Лазарь с сожалением посмотрел на сверстника.
— Короче говоря, ты отказываешься от моего предложения? Не хочешь служить в Красной Гвардии?
— Отныне я отказываюсь вообще служить кому-либо. Я хочу быть самим собой, а не игрушкой в чьих-то руках. Что хочу, то и буду делать. Захочу голодать, буду голодать. Захочу жить в лесу или в горах, или в шалаше — и прошу не мешать мне, как я другим мешать ни в чем не собираюсь.
— А!.. Ну, что ж. Как хочешь. Насиловать не станем. Я исполнил свой долг. Как друг детства... и человек...
Помолчали.
— Тебе ничего не надо? Ничего не просишь? — спросил Лазарь, давая понять, что разговор кончился.
Радузев подумал.
— Нет.
— Может быть, твоему отцу что-либо надо?
Радузев вспомнил отца, его истерические выкрики и вздрогнул.
— Нет! Нет! Ему ничего не нужно!
Лазарь склонился над столом и написал несколько строк на клочке бумажки.
— Вот пропуск. Вы свободны.
Радузев встал и хотел пожать руку, но Лазарь отвернулся.
Шло время, не принося ничего нового. Радузев лежал на кушетке и, глядя в ноты, слушал музыку. Эта рожденная внутренним слухом музыка была лучше всякой иной, она заменила рояль, к которому подходил только поздно вечером, закрыв окна и двери, чтобы никто не слышал, заменила книги, людей, блуждание по аллеям сада, в котором теперь ходил сторож земельного общества села Троянды и резвились детишки. Забор крестьяне перенесли почти к самому дому.
Новое началось в феврале восемнадцатого...
Была тревога, были знакомые ватные облачка в небе, пулеметное клекотанье, короткие оттяжки выстрелов из трехлинеек.
Двадцать германских и восемь австрийских дивизий захлестнули города и села Украины. Вместе с оккупантами хлынули гайдамацкие головорезы, навербованные Центральной радой из кулацких и буржуйских сынков.
Первого марта оккупанты заняли Киев, четырнадцатого — Одессу, семнадцатого — Николаев. В обозе войска возвращались к своим поместьям, фабрикам и шахтам смытые волной революции хозяйчики.
По направлению Одесса — Николаев двигались из Румынии через Бендеры — Тирасполь части 52-го германского корпуса. С этим корпусом в Престольное явился майор фон Чаммер.
На площади, на телеграфных столбах и на заборах города появились желтые бумажки.
Это был приказ по гарнизону коменданта города Престольного. Майор Чаммер предлагал офицерам, чиновникам и солдатам немедленно надеть свою форму, населению соблюдать строгий порядок. Приказ заканчивался угрозой: «За каждого убитого или раненого немецкого солдата будут немедленно расстреляны первые попавшиеся десять русских солдат или жителей».
«Опять на моей дороге Чаммер...» — подумал Радузев с глухой тревогой.
А в апреле был вывешен другой приказ, подписанный губернским старостой. От имени гетмана Скоропадского сообщалось, что частная собственность на все недвижимое и движимое имущество восстанавливается на Украине. Предлагалось немедленно передать прежним владельцам землю, заводы, фабрики, шахты, дома, склады.
И начался «ввод» во владение... Начались грабежи, порка, расстрелы.
Народ застонал.
На запад потянулись товарные поезда, состав за составом, с добром украинского народа. Скот, хлеб, сахар, птица, лес, уголь, руда отправлялись эшелонами днем и ночью. Заклокотал котел. По всей Украине поднимались рабочие, крестьяне-бедняки, вчерашние солдаты-фронтовики. Спешно создавались партизанские отряды. Шло формирование новых регулярных частей Красной Армии. Пять армий было двинуто на защиту жизни и воли украинского народа. Народ готовился к большой, справедливой, всенародной войне против оккупантов.
Когда в саду зацвели абрикосы, старик Радузев приказал Игнатию срубить подпорки, поставленные обществом села Троянды. Игнатий срубил. Забор повалился. Теперь предстояло перетащить его на прежнее место, но у стариков сил не хватило, забор так и остался лежать возле дома. Вспоминая детство, Радузев ходил по доскам, и они проламывались под ногами... И не стало более никаких меж.
Розовое цветение абрикосов принесло в сумрачные комнаты смутную, ничем, казалось бы, не вызванную радость. Потом цвели вишни, яблоки, сад был в весеннем снегу лепестков и казался молодым, способным плодоносить многие годы. Но когда Радузев присматривался ближе к деревьям, он видел, что на стволах и ветвях лежали следы заражения грибком; глубоко в кору, в древесину зашла болезнь; ничто уже не могло спасти этот старый запущенный сад от гибели.