Летка прожжена, из печи хлещет гейзер искр: кажется, будто звездное небо опрокидывается на землю, новички в испуге шарахаются назад... Мастер Городулин не может удержаться, чтобы даже в такую минуту не поддеть шуткой юнцов...
И полился чугун... Полились золотые, красные, белые струи...
Над ними дрожит розовый огонек, рождаются, метелятся и гаснут искры. Золотые ручьи металла растекаются по канавкам. Текли долгожданные ванадистые ручьи чугуна...
Надя подходит к профессору, берет его руку, крепко прижимает к груди, словно хочет, чтобы он ощутил, как бьется у нее в эту минуту сердце. Но профессор не замечает... Глаза застланы слезами. Он ждет, когда появится шлак из чугунной летки, это теперь больше всего волнует его. Профессор вытягивает по-птичьи шею, выглядывает из-за спины Нади, отстраняет Гребенникова, Журбу, идет, как завороженный, вслед за горячим чугуном, играющим всеми цветами радуги, и шепчет непонятные слова.
Несколько минут волнения — и шлак прошел. Первый выпуск ванадистого чугуна закончен.
«Вот они... долгожданные... выстраданные... Боже мой...»
И глаза еще гуще застилаются слезами.
Он идет вдоль красного желоба, по которому только что промчался ванадистый чугун, идет, ничего не видя, торжествующий и в то же время печальный, и с хрустом мнет свои пальцы.
Телеграмму от профессора Бунчужного Лазарь получил двадцать девятого апреля. Не скрывая опасений, чередуя жалобы с шуткой, Бунчужный звал Лазаря, как зовет в критическую минуту к больному ребенку врач-отец своего друга — врача, не доверяя более себе.
Конечно, телеграмму следовало составить поэкономнее. Было ясно без лишних слов... Речь шла не только о каком-то количестве тонн ванадистого чугуна, которое требовалось получить к Первому мая и которое по ряду технических и технологических причин экспериментальная печь не выдавала... Это Лазарь понимал отлично.
Он позвонил в аэрофлот. Ему ответили, что ближайший самолет отправится завтра в семь утра.
— Когда прилетим на Тайгастрой?
— Если погода не задержит, утром Первого мая.
«На один бы день раньше... Хотя бы на один день... И почему не могли протелеграфировать своевременно?»
Лазарь готовился к отлету, позвонил в наркомат, попросил броню. «Но выехать! — улыбнулся. — Легко сказать — выехать...» Он был фактически директором института, читал лекции но металлургии, был членом редколлегии технического журнала, готовил к Первому мая обстоятельную статью в «Известия», статью в журнал «Металлург». Он должен был на днях выступить с лекцией в политехническом музее. «Легко сказать — выехать».
После распоряжений и всяческих завещаний, позвонил домой.
— Лизочка, от деда телеграмма. Старик зовет на пуск печи.
— Что тебе приготовить?
— Я еду дня на два, на три, самое большее. Ничего не готовь. Позвони бабушке.
Часам к пяти, закончив дела, Лазарь отправился к Марье Тимофеевне.
— Федор Федорович шлет вам привет! — сказал, целуя руку теще. — Что передать деду?
Лазарь был в военной гимнастерке, туго затянутой сзади под ремень, в сапогах.
— Как там, благополучно? Только не обманывайте старуху.
— Ну, как можно!
— А вы переменились за то время, что мы не виделись, — сказала она, глядя на большой покатый лоб, исчерченный новыми морщинками.
— К худшему?
— Нет.
— Что передать Федору Федоровичу?
— Меня так просто обмануть нельзя. Скажите, что у Федора Федоровича?
— Думаю, не ладится у них там с пуском печи. Федор Федорович устал. Надо свежего человека.
— Кто-кто, а я знаю, что такое для него печь... Пообещайте телеграфировать после приезда. Я буду серьезно волноваться, пока не получу от вас вести.
Минут через десять Марья Тимофеевна вошла в столовую, как входят матери с ребенком: сначала ноша, а затем уже сама.
— Передайте, пожалуйста.
— С посылочкой надо быть осторожным? Что-нибудь бьющееся?
— Здесь подстаканник и деревянная рюмочка для яиц. Носовые платки и еще разная мелочь.
— Доставлю в целости. Не беспокойтесь.
Лазарь держал посылочку так, словно от того, доставит ли он ее в целости или нет, зависела судьба профессора.
— А вы забыли старуху. Изменились...
— Забыть? Нет. Работы по горло, даже больше. Изменился? К людям не изменился. Тот же... каким был.
— И Лиза редко заходит. Берет пример с вас?
— Не сердитесь: заботы... Обещаю исправиться.
Лазарь возбужденно ходил по столовой, рука его находилась на груди, близ двух орденов Красного Знамени. Ордена, казалось, излучали тепло, и Лазарь как бы согревал свои пальцы.