— Он так мне и сказал.
— А где вы порхали?
— Не порхала. Сидела в Москве.
— Эх, помню, приехал как-то сюда, в гостинице на шестьсот коек ни одной свободной. Ночуй хоть на ступеньках. Говорят, сам начальник строительства спит на письменном столе в конторе! А теперь у меня целая квартирка! Да какая! Пальчики оближешь... — и он причмокнул концы своих пальцев.
Лене взгрустнулось.
— Что с вами?
— Ничего, ничего, продолжайте.
Прошли контрольную. Открылась площадь, украшенная транспарантами, флагами.
— Ну, мне сюда, в соцгород.
Шли по нарядным улицам молча. Лена была расстроена. Впрочем, человек всегда расстраивается, когда слышит об удаче другого...
— А вот и моя резиденция! — сказал Абаканов, останавливаясь возле белого многоэтажного дома. — Хотите взглянуть?
— Что ж, пожалуй, хотя прежде девушки не ходили к молодым людям.
Они поднялись. Светлая, двухкомнатная, хорошо обставленная квартира Абаканова выходила окнами на юг.
— Ну и квартирку отхватил! Я бы от такой не отказалась. Только видно, что живет здесь закоренелый холостяк. Сюда немедленно переставьте письменный стол, сюда — тахту. У вас нет вкуса, молодой человек. И шифоньер не на месте. Вот его место, видите? — и Лена показала рукой. — Туда переставьте, чтоб глядящий в зеркало видел себя освещенным от окна. Поняли? На тахту надо спустить большой ковер со стены. От самого карниза. Нет ковра? Эх, вы, скопидом! Обязательно купите. На память обо мне. Ковер имени графини Елены Шереметьевой. А цветы? Где цветы? Неужели не понимаете, что без цветов нет красоты? А картины? Эх, некому за вас взяться по-настоящему. Я бы вас к рукам прибрала, будьте уверены!
Абаканов достал из ящика стола коробку шоколадных конфет.
— Интересно, кто ж эта счастливица, что войдет хозяйкой в «гранатовый домик»?
Он молчал.
— Не от нее ли печаль?
— Нет, Лена, не от нее. Я решил жениться. Да, женюсь.
— Как мы любим признания, — сказала Лена. — Любовь по своей природе общительна. Она требует чужих глаз. Она хочет, чтобы все видели ее цветение. Да... это так... Ну что ж... я вас понимаю, Абаканов.
— Женюсь... женюсь, Лена, без шуток. И в этот дом войдет хозяйкой самая достойная.
— Достойная?
— У нее хороший характер.
— А мордочка?
— Все хорошее. Но, Лена, поймите: самая красивая женщина лет через двадцать станет некрасивой, а хороший характер до смерти будет хорошим.
Лена вздохнула.
— Ну, не грустите.
Ее тронули признания Абаканова. Она взяла его руку и приложила к своей щеке. Щека была в мельчайших ворсинках, теплая, нежно окрашенная, как нагретый на солнце абрикос.
— Руки у вас, Лена... Таких рук я не видел ни у кого.
Она радостно улыбнулась.
— Что руки! Сердце!
— Сердце? — он задумался. — Сердце у вас опустошенное. Истоптанное. Но вы сами виноваты. Думаю все же, что на этом пустыре еще можно что-нибудь вырастить. Какую-нибудь там редиску!
Лена увяла.
— Завидую вам. И вообще я завидую многим. На площадке есть такая девушка — Женя Столярова. Вы, конечно, ее знаете. И я ее знаю. Встречалась несколько раз. Какая целеустремленность. Я такой целеустремленности в ее годы не знала. Куда там! И вообще, мы, гимназистки, что мы знали? Мы не были приспособлены к жизни. Тепличные цветочки.
— Женя — прелестная девушка! — воскликнул Абаканов. — Что ж, на вашу откровенность отвечу откровенностью: Женя, возможно, и войдет в этот дом хозяйкой...
— Женя? — удивилась Лена.
— Да... Я просил ее об этом. Но Женя не торопится с ответом. Она серьезная, глубокая девушка, она перенесла большое душевное испытание, и я жду. Мы оба споткнулись на одном и том же, нам обоим надо придти в себя. Но я верю, что Женя — моя будущая судьба. Я люблю ее.
Он ушел к окну, откуда открывались горы, парк, река Тагайка, а Лена осталась в кресле. Горячие слезы прихлынули к ее глазам, она не унимала их.
— Что же вы плачете?
Молчала.
— Зачем плакать! Вы молодая, здоровая. Сбросьте со своих плеч груз прошлого. Не так уж он у вас велик. Перестаньте кокетничать с собой, играть в жертву. Даже закоренелые преступники перестраиваются в нашем обществе. Начинайте жить по-новому. Работайте по-настоящему. Пути-дороги открыты.
Абаканов ходил из угла в угол и, не глядя на Лену, говорил суровые, но дружеские слова.
— О, если б я могла кого-нибудь полюбить, — вздохнула Лена. — Полюбить большой любовью. Господи, неужели это невозможно? Я все-все бы с себя сбросила. У меня столько наносного... От злости... от зависти... И я нарочно говорю пошлости, чтоб думали, что я падшая... Пусть думают, а я знаю, что не такая, и себя уважаю. Чуточку уважаю. О, если б полюбила... Я стала бы такой, как ваша Женя Столярова... или та ваша Беатриче. Клянусь вам. И начала б новую жизнь. Мне нужна большая любовь. Подлинная дружба. Тогда только я поднимусь с земли. У меня тоже большая душа.