В наступившей тишине слышно было, как веточка с одним листиком постукивала по стеклу окошка.
— Нет! Увидеть хочу. Увидеть в последний раз. Как моя жена уже чужой женой ходит не в моем доме... Следы чужих рук хочу увидеть на своей жене... — и кресло затрещало под его тучным телом.
Глава III
Возвратившись с демонстрации, Анна Петровна и Дмитрий обедали у себя, стол был накрыт по-праздничному: накануне они вместе ходили по магазинам и на рынок, принесли из оранжереи тюльпанов; цветы стояли в вазе посреди стола, накрытого белоснежной скатертью.
Новое васильковое платье Анны Петровны оттеняло ее серые большие глаза, ее красивую головку, тонкую, как у девушки, фигуру. Дмитрий также надел к обеду светлый летний костюм.
Первомайское солнце, словно зная, что в этом доме ему особенно рады, щедро слало потоки лучей, и посуда, флаконы духов, книги, натертый пол блестели.
— За нашу жизнь, Дмитрий!
Они пили за будущее, за настоящее, и желания их, заботы были не где-то в туманной дали, а здесь, с ними, в этой небольшой квартире. И они пили за то, чтобы счастье никогда их не покинуло.
Среди обеда раздался вдруг звонок.
Дмитрий пошел в коридор. Анне Петровне ни с того, ни с сего стало тревожно, сердце заколотилось с необычайной силой; щеки, уши, шея в одно мгновение покраснели. Еще ничего не зная, она внутренним своим чутьем почувствовала, что звонок этот — не просто случайный звонок, что сейчас должно произойти нечто страшное, и она вышла из-за стола.
Сначала даже не поняла, что произошло.
Плотная фигура, широкие плечи, толстые ноги в широких брюках, красное, потное лицо... «Только возмездие может предстать в таком виде...» Эта мысль блеснула, как искра, высеченная во тьме ночи из кремня. Но вслед за первой искрой кремень родил вторую, и тогда сознание прояснилось: «Генрих...»
Штрикер в их жизни перестал существовать с того момента, когда Анна Петровна приехала на площадку Тайгастроя. Штрикер — это давнопрошедшее, отпавший струп, смерть, о нем они никогда не вспоминали, как не вспоминают о выведенном на светлом костюме пятне, если никаких следов от пятна не остается.
Появление Штрикера подняло такую муть, что и солнечная квартира, и праздничный стол, и радостное настроение от полноты счастья — все сразу померкло.
Штрикер поставил чемодан возле вешалки, снял пальто, спокойно, как у себя дома, вытер мокрое лицо клетчатым платком (этого платка Анна Петровна не знала: все же остальное — пальто, костюм, галстук, даже башмаки с резиновыми по бокам вставками — было мучительно знакомо).
— Заходите... — пригласил Дмитрий своего бывшего профессора и показал рукой на двери в столовую.
Штрикер, не глядя ни на кого и ни с кем не здороваясь, двинулся к двери.
— Т-а-а-к... — выдохнул Штрикер, опускаясь без приглашения на тахту.
Когда в дом во время обеда приходит знакомый, естественно пригласить его к столу. Так поступил Дмитрий.
— Нет уж, благодарствую за хлеб-соль... Сыт по горло...
После подъема с чемоданом на пятый этаж (лифт по выходным не работал), Штрикер не мог совладать с одышкой.
— Да-а... Приехал я, Анюта, к тебе, — начал он без предисловий, тяжело, со свистом дыша. Штрикер держал себя так, словно он являлся здесь хозяином и словно в доме никого, кроме него и Анны Петровны, не было.
— Надо, знаешь ли, привести в порядок наши семейные дела. Сама понимаешь. Как-никак, и по закону, и вообще, ты моя жена. Да, по закону, еще никем не отмененному! Я не лишен прав ни на жену, ни вообще. Мое пребывание под следствием там не имеет никакого отношения к супружеской жизни. Я могу взять тебя за косы и уволочь домой, не спрашивая, хочешь ли ты или нет. И никто не посмеет мне помешать. Даже милиция. Я твой законный супруг. Мы венчанные. Блудницам у нас не шибко потворствуют!
Он стал задыхаться — его распаляли слова, которые бросал ей в лицо с ненавистью и злобой.
Анна Петровна уцепилась за руку Дмитрия и стояла, как засохшее деревцо.
— Генрих Карлович... — начал Дмитрий. — Ваше вторжение в наш дом... ваш приход...