Бармакчи пояснил:
— Говорит, прежде мы думать не могли, чтобы в тайге увидеть завод. Есть разные сказки, только про завод нет. И колхозники наши боялись, что жить станет трудно. А получилось иначе. Хозяйство у нас выросло. Люди живут зажиточно.
Наперебой шорцы и алтайцы говорили еще что-то, а Бармакчи переводил.
— Говорят, прежде у нас были зайсаны, и бедняки пахали им землю андазыном — сохой, а сейчас зайсанов нет, и землю пашут железной лошадью — трактором. И об этом в сказках тоже нет.
— Если почки набухли на деревьях, то они обязательно распустятся, быстро расцветут. Жизнь сильнее смерти! Можете это перевести своим землякам? — спросил Журба.
— Это они понимают без перевода! — заметил Абаканов.
Бармакчи закивал головой.
Надя обняла Женю за талию и отвела ее чуть в сторону.
— Как тебе, Женечка?
— Хорошо мне... О, Надя... Жизнь... Большая, сложная штука...
— Поедешь в Ленинград?
— Может быть.
— А Михаил Иванович?
— Михаил Иванович? Он не хочет, говорит, разве нельзя здесь учиться? Разве металлургом быть хуже, чем кораблестроителем? У нас ведь и вечерний металлургический институт открывается. Ты можешь работать и учиться. Так он говорит.
— А ты?
— Я уже и сама не знаю...
Вчетвером, близкие, понимающие друг друга, они ходили всю ночь, не чувствуя усталости; небо было звездное, все предвещало погоду. Завод дышал полной грудью, четкий ритмичный стук машин наполнял воздух, и хотелось слушать и слушать жизнь этого рожденного усилиями людей исполина, в котором все было красиво и совершенно.
1950—1956