Кузнец Хромых нехорошо усмехнулся.
— По углю ходим, а в кузнице угля нет. Некому подвезти, некому позаботиться. Инструмента не хватает. Тут не кузницу, а мастерскую надо ставить. Так я понимаю. Только до рук никому не доходит.
— Заявку на инструмент давали?
— Кому дашь? Начальник, говорят, по заграницам разъезжает, а Журба дорогу строит. Без хозяина живем.
Рядом с кузницей стоял лесопильный завод — несколько циркулярных пил, вделанных в стойки и работавших на «человечьем пару».
Гребенников пошел дальше. Партии рабочих возвращались в бараки. Коновозчики, в большинстве шорские и алтайские колхозники, ехали к своим «землескребам». Гребенников облокотился на «попа», оставленного для замера земли, и оглядел рабочую площадку. Он попытался представить себе гигантский завод, новый красивый город... Прищурился, прикрыл глаза согнутой рукой... Но как ни приглядывался, как ни отстаивался от тревожного, мутного, в эти первые часы приезда видел лишь канавы, бараки, чаноподобные юрты да кротовые горбики...
Он нашел Сухих и написал записку Журбе. Записка состояла из двух слов: «Приезжай немедленно».
— Взрывчатку отправили?
— Отправили утром. Еще до вашего приезда. Заявку получили — и отправили.
— Срочно передайте записку Журбе.
Подойдя к группе рабочих, Гребенников поздоровался.
— Рассказывайте, товарищи, как вам тут. Выкладывайте начистоту и не взирая на лица!
Рабочие окружили Гребенникова.
— Кто это? Кто? — раздавалось из задних рядов.
— Комиссия?
— Товарищи, я начальник строительства. Приехал сегодня. Говорите, у кого какие есть болячки, претензии.
— Много говорить — мало слушать...
— Забились в тайгу, на пустырь, а что из этого будет, не знаем...
— Хлеба нет!
— Разве это питание?
— Варить некому.
— Фабрики-кухни нет, как на других стройках.
— Жить негде семейным. Сбились: молодые, старые, парни, девки. Непорядок!
— На площадке никто толком ничего не знает. Копаем. А что копаем? Зачем копаем? Некому рассказать. Строим, как кроты...
— Правду говорите, товарищи, правду. Приехал я издалека, познакомился со стройкой. Плохо дело. Только давайте потолкуем спокойно. С горячей головы ничего не сделаешь разумного. Люди съехались с разных концов.
— Как съехались, так и разъедутся...
— Разве здесь удержишься?
— Прислали меня из Томска печи класть, а тут участка под завод не выбрали. Вот тебе и строительство!
— Справедливо критикуете. Много ненормальностей на площадке. Только руки опускать да хныкать — не дело. Завтра пошлю грузовики за продовольствием. Потерпите самую малость. Перебросим людей на стройку хлебопекарни, фабрики-кухни, бараков, бани. Это в первую очередь. Отстроим жилые помещения, оборудуем амбулаторию, больницу, школу для малых ребят. Клуб тоже. В кино, чай, давно не ходили?
— Забыли, какое оно! — заметил средних лет человек с мочалистой бороденкой. Лицо его испещрили морщины большими и малыми квадратиками, кружочками.
Это был печеклад Ведерников, присланный неизвестно зачем месяца полтора назад из Томска и поставленный на земляные работы.
— Так вот, товарищи, и начнем завтрашний день. Что скажете?
— Оно, конечно, так лучше.
— И работа пойдет!
— И бежать назад не захочешь.
— Только амбулаторию надо в первую очередь. Руку собьешь, негде иоду взять.
— Верно рассуждаешь. Как звать?
— Белкин. Землекоп.
«Бытовые трудности преодолимы. Но вот строительство...» — думал Гребенников, расставшись с рабочими. На эти трудности нельзя было закрывать глаза. Фактически к строительству не приступили, хотя прошел почти год. Проекты не утверждены. А не утверждены якобы из-за того, что не закончены изыскания. А изыскания не выполнены, потому что никто точно не знает, где будет завод. Нет, надо раз и навсегда положить конец разговорам о точках. Площадка выбрана — и баста! Хватит!
Гребенников прошел к конторе. Из-за леса поднялась зеленая выпуклая луна. Кое-где перед землянками горели костры. Было тихо, очень тихо и то, что в жилом месте не слышалось в вечерний час ни песен, ни гармошки, больше всего расстроило Гребенникова. Он вошел в комнату и, не зажигая огня, сел у раскрытого окна. Лунная дорожка лежала на полу. Плохо обтесанные бревна, между которыми торчали пучки мха, выступали особенно ясно. Гребенников поковырял пальцем в щели: мизинец почти весь прошел вовнутрь.
За окном скрипели цикады, и казалось, что в комнате заводят ключом стенные часы. И после крикливых американских светореклам, тряских надземок, бензинного перегара, истерических гудков, сигналов очень легко и привольно дышалось теперь на зеленой площадке, укрытой таежным лесом и горой Ястребиной.