«М-да!.. Студенты...»
Профессор насаживал пенсне на красную, с вмятинами, переносицу и, сразу утомленный, точно день приближался к концу, садился в кресло.
— Начнем? Или еще кого-нибудь подождем?
Среди студенческих рядов движение. В последний раз перелистываются записки.
— Коханец!
Румяная девушка с белым открытым лбом идет, вытирая на ходу платочком полную шею. Профессор отодвигает кресло. Ножка кресла попадает в расщелину помоста, на котором находится кафедра. Штрикер нагибается, лысина его становится багровой, хорошо выделяются на черепе резко пульсирующие зигзагообразные прожилки. Надя останавливается у доски, шагах в четырех от профессора, и поворачивается лицом к товарищам.
— Расскажите, что вы знаете о содержании кислорода в жидкой ванне при сталеплавильном процессе.
«Студентка-металлург... Женщина — инженер на металлургическом заводе... — ухмыляется Штрикер. — Мужчина-белошвейка!»
В лаборатории, как по сигналу, шелестят записки. Борис Волощук и Митя Шахов сидят за последним столиком.
— Где это? — спрашивает Митя, дважды перелистав записки.
Борис подсовывает свою аккуратную тетрадь.
Обдумав вопрос, Надя отвечает, затем подходит к диаграмме кислого бессемеровского процесса и кончиком карандаша показывает на динамику изменения состава металла.
— Важнейшим фактором, регулирующим содержание кислорода в ванне, является, таким образом, концентрация углерода.
Штрикер разглаживает пышную бороду.
— Какие вы знаете три разновидности методики раскисления?
— В современной практике производства стали применимы такие способы раскисления: осаждающий, диффузионный и раскисление путем обработки синтетическими шлаками.
— Помните термодинамический расчет, с помощью которого можно установить количественное соотношение между кислородом и, скажем, алюминием в растворе жидкой стали при раскислении алюминием?
Профессор говорит по-русски, студентка по-украински.
Надежда напрягает память и пишет цепи расчетов, знать которые наизусть можно скорее из юношеского щегольства памятью, нежели по необходимости. Мелок звонко постукивает, мелок крошится, пудрит пальцы, низ короткой сатиновой юбки.
— Для температуры тысяча шестьсот градусов величина константы «К» равняется... — и снова постукивание мела. Надя делает окончательный вывод об эффективности алюминия как раскислителя и вытирает лицо.
Профессор чем-то заинтригован. Он подпирает подбородок пятерней; открывается багровая складчатая шея. Лоб у девушки в мелких зернышках пота, Надя встречает взор профессора и смущается. Она смотрит на свои ноги — они без чулок (не станет же надевать единственные выходные!), низ короткой юбки испачкан мелом. Она счищает его рукой, но ладонь тоже в мелу. Сердясь на себя, на нелюбимого профессора, девушка поднимает голову и спрашивает резко:
— Я свободна?
Штрикер чем-то удивлен. У этой студентки, кроме всего прочего, еще и необыкновенный голос, низкий, виолончельного тембра. И потом... Такая забавная родинка на губке...
Чтобы задержать девушку, хотя с академической стороны, так сказать, вопрос ясен, профессор говорит:
— Расскажите, что вы знаете о богатствах Урала.
Вопрос прямого отношения к конференции не имеет, но Штрикер любил «заползать» в смежные с его наукой области. Он занимался конструкцией пламенных печей, работал втихомолку, для себя, и студенты могли ждать, что он задаст вопрос еще и из этой области.
Коханец называет известные месторождения железных, медных и других руд, пространно рассказывает о запасах солей, о сланцах, кобальте, кадмии, ванадии, — перечню нет конца (это, впрочем, знает не хуже ее любой рабфаковец!), но профессор не отпускает студентку.
Наконец, он снимает пенсне.
— Что ж, садитесь, пожалуйста.
Штрикер безразличным взором пробегает список по журналу.
— Коллега Волощук!
Широкий, в сетке, похожей на плетенку венского стула, смуглый от загара Борис Волощук сменяет Надю у доски. Профессор провожает мутным взглядом девушку, пока та не садится, и ставит «весьма» в свою записную книжку в синем тисненом переплете.
Жена профессора Штрикера, Анна Петровна, обычно проводила самое беспокойное для себя время года — осень — дома.
После южного моря она томилась в родном городе, где ее знали, кажется, все.
За широкими окнами нового профессорского дома тополи сбрасывали листья. Квартира с кремовыми занавесями на окнах наполнялась бледным светом. В серебристо-черной крышке рояля, у которого она любила сидеть, даже не играя, отражалось лицо. Анна Петровна смотрела на полированную поверхность, ставила на пюпитр ноктюрны Шопена, но руки редко поднимались к клавиатуре.