— Господи, Феденька, — ворчала расстроенная Марья Тимофеевна, — нельзя же так, даже не видишь, что ешь. А мы-то с Петром старались тебе угодить. Этот ванадий совсем заморочил тебе голову.
Вечером профессор еще раз уезжал в институт.
Когда злость начинала бушевать в сердце, а тишина становилась до того ощутимой, что хоть бери ее и мни в руке, как глину, Федор Федорович вызывал зятя, жившего при институте. Профессор подтягивал кресло, включал большую лампу под абажуром, а Лазарь садился рядом. Наступали замечательные часы. Металлургия и химия, конструкция доменных печей, теория познания, семья, революция, прошлое и будущее отчизны, гражданская война и мирная война за построение коммунистического общества — все как-то представало по-новому.
«Пожалуй, такой волнующей беседа могла бы у меня быть только с Лешей...» — думал Бунчужный о сыне, испытывая к Лазарю отцовское чувство.
Лазарь, казалось профессору, обладал способностью говорить с волнением, делать значимым то, о чем говорил. «Но как самое знакомое, известное, в сущности, так мало знакомо и известно!» — думал Бунчужный.
— Друг мой! Я взволнован. Стойте... У каждого из нас была своя жизнь. Свои пути. Свое прошлое. И несмотря ни на что, мы можем отлично понимать друг друга. Дело в сознании и доброй воле. Над этим следует задуматься.
Вечером, поздно, когда служитель, бесцеремонно ворча в гулкой гардеробной, снимал с вешалки пальто и расставлял глубокие калоши, Лазарь брал профессора за костяную пуговицу.
— Я вас немного провожу, — и у самого уха: — Нам нужна новая домна. Старуха подводит... Вы сами утверждаете, что вести процесс надо горячо, как можно горячей, что надо рвать с традициями и догмами, а наш самоварчик подводит...
— Вы проницательны, товарищ старший научный сотрудник! И настойчивы. Эти качества должен иметь настоящий ученый. Вы свободны также от преклонения перед авторитетами. Ваш ученый мозг создавался в век ниспровержения всех и всяческих авторитетов. В мое, так сказать, время подобной роскоши мы позволить себе не могли. Но не сердитесь, я шучу. Большевики, конечно, правы: количественные изменения суть не только количественные. Мне, как металлургу, это известно лучше, нежели кому-либо другому, хотя нас не учили диалектике по учебникам! Но шлаки... Друг мой... шлаки... Во всяком случае, мы с вами ближе к истине, чем наши уважаемые коллеги — с солью! Нет, до чего дойти: соль как флюс в доменном деле. Маринад в металлургии!
Бунчужный молодо смеялся.
— Может быть, зайдем к нам? Лиза будет рада. И Ниночка обрадуется... — осторожно приглашал зять.
Бунчужный вынимал из жилетного кармана луковицу часов.
— Десять...
— Лиза сыграет вам Чайковского...
— Нет, в другой раз, — решительно отклонял соблазнительное приглашение. — Марья Тимофеевна будет тревожиться. Если хотите, пройдемтесь немного. Проводите меня.
На улице профессор отпускал шофера и подхватывал инженера под руку. Лазарь провожал не всегда, но почему-то в те немногие вечера совместных прогулок по городу обычно сеялся дождь, фонари бросали белые круги на лакированные камни, рассыпчато звенели в тумане трамваи. В такие часы Лазарь любил вспоминать детство, и это доставляло, несмотря на горести, радость, потому что было... детством.
— Сегодня я расскажу вам о цикадах... — начинал Федор Федорович, прижимая руку Лазаря; свободной рукой инженер застегивал пальто.
— У цикады исключительное зрение, при малейшей опасности она скрывается, но если цикада поет, мир исчезает для нее. Поющую цикаду можно поймать, держать в руке — страстное пение не прекратится. Она поет до самозабвения. Вот какой должна быть для живого существа жизнь.
Лазарь отлично понимал, откуда у профессора эти поющие о счастье цикады... Но он был занят мыслями о другом и не слушал; так, впрочем, поступали, кажется, все, когда профессор затевал беседу о мушках...
Сейчас он вместе с профессором занимался проблемой получения ванадистого чугуна из титано-магнетитовых руд, проблемой, имевшей, как они оба думали, серьезное значение. Задача была со многими неизвестными, казалась то легкой, то трудной, почти решенной и — нерешенной.
Шлаки не в порядке? Это так. Но в этом повинна печь... Требовалась печь той особой конструкции, которую разрабатывал профессор Бунчужный. Надо было или получить чугуны, или раз навсегда отказаться от иллюзий. К решению проблемы несомненно вел и другой ход. Так в науке всегда: к любому открытию ведет не одна только тропка.