— Свое мнение можешь изложить публично.
— Я не ябедник!
— Однако же странные у тебя представления о печати...
— Уже обиделся! — примирительно заговорил Штрикер, подходя к Бунчужному и обнимая его.— И откуда у тебя? Кажется, не из столбовых дворян! Но оставим, если неприятно. Да. Ты пойми, сколько всюду претензий. В каждом городе что-то там изобретают. Носятся с мировыми открытиями. С мировыми! На меньшее никто не соглашается! Вот почему, говорю, неприлично старому, настоящему, божьей милостью, ученому идти со всеми этими в ногу.
Штрикер расхаживал по столовой и потирал мягкие, в подушечках, руки; под ногами его скрипели доски паркета. Бунчужный подумал, что под ногами его и домочадцев пол никогда не скрипел.
— Делают мировые открытия, и это всерьез, — продолжал Штрикер. — Честное слово, без риторических гипербол. Звенигородский научно-исследовательский институт. Бирзуловская академия! Заходишь этак из любопытства, а тебе навстречу — академик! Деревенский парень. Ни усов, ни бороды. И думаешь — так-так... А настоящие ученые сидят где-то по лабораториям и перемывают пробирки.
«Обида?»
— Но кто тебе не дает заняться настоящей наукой? Пробирки найдется кому мыть! — возразил Бунчужный.
— Младенец! Разве сейчас кому-нибудь нужна наука? Нужна власть! Сила! Раньше правда была на конце меча, а ныне, в век техники — на конце дальнобойной пушки.
— Позволь... — растерялся Бунчужный от неожиданной напористости гостя. — Что-то не пойму тебя. Ты стоишь за оправдание грубой силы, обмана, вероломства в отношениях людей и государств? Но какое это имеет отношение ко мне, к тебе, к нашему советскому обществу?
— Наивный...
В это время вошли дамы, Марья Тимофеевна пригласила к столу.
— Что же это моей крестницы нет? Позвони ей, Федор, пусть придет. На руках ведь держал, помогал в купель погружать. И Ниночку пусть прихватит. Как ее Лазарь?
Штрикер вдруг спохватился.
— А я и забыл. Одну минутку.
Он вышел в коридор и вместе со стариком Петром принялся развязывать чемодан.
— У вас тут точно в мебельном магазине! — сказал он Петру, развязывая ремни.
— Соседские вещи. Профессора Плоева. Ремонтируется у них квартира, так что попросили на время кое-что поставить у нас. Рояль и прочее.
Бунчужный сел напротив Анны Петровны, Марья Тимофеевна вышла в кухню.
— Генрих говорил, что вы серьезно болели? — сказала Анна Петровна тем голосом, которым умеют говорить женщины, желая понравиться не красотой, а душевными своими качествами.
Бунчужный, испытывая легкость от того, что в комнате, кроме них, никого не было, стал рассказывать о тяжелых годах, долгих мучительных поисках, о своих неудачах, от которых, собственно, и заболел.
— И ведь бились почти над открытым замком. Не хватало смелости. Решила одна выплавка. Девяносто восьмая. О, если б вы знали, какие теперь открываются перспективы... И здоровье пришло само собой. Теперь, дорогая, я совсем хорош. Домна вылечила! — и он засмеялся.
«Неужели они однолетки?» — подумала Анна Петровна, вглядываясь в оживленное лицо Федора Федоровича.
— Я рада за вас, — воскликнула она. — У вас творчество... У вас жизнь. А Генрих... — она не договорила. — И я одна без дела брожу по комнатам. Если бы у меня были хоть дети...
— Москвитам украинского меда привез! Ну-ка!
Генрих Карлович поставил глиняный кувшин и с торжественностью размотал суровую нитку, потом снял клейкую бумажку с крупинками сахара, выступившего на желтом меду.
С приходом Штрикера Бунчужный почувствовал себя стесненно. После чая он ушел переодеваться, Штрикер бесцеремонно поплелся вслед.
— Мне надо с тобой серьезно потолковать перед совещанием, — сказал Штрикер, снимая пенсне. — Очень серьезно.
— Ты меня извини. Сейчас восемь. В одиннадцать у меня выплавка. Хочешь, поедем на завод?
— На завод? Уволь. Я кабинетный ученый.
Бунчужный вышел на лестницу. Когда захлопнулась дверь, он с удивлением подумал, что отвык от гостей...
Часа через три Федор Федорович приехал на завод. Гамма дымков от черного до нежно-палевого, звон падающего металла, крики «кукушек», вывозящих с завода чушки, оранжевая проволока, выползающая из последнего калибра и стынущая на катушках, рабочие в брезенте и синих спецовках — все было привычно, близко с отроческих лет. Он прошел в доменный цех, окутанный дымком с едким запахом сернистого ангидрида.
— Мы вас ждем! — приветливо, как всегда, встретил профессора Лазарь.