Таежные морозы, ветры, знойное солнце наложили печать на Женю. Комары да мошки искусали лицо. Огрубевшая, она производила впечатление сильной, здоровой девушки, хотя сохранила тонкие линии плечей, гибкость. Ее светлые волосы порыжели на солнце, особенно кончики кудряшек, нос и щеки стали яркорозовыми: с них не раз сходила кожа... Но девятнадцать — это девятнадцать...
Сложившиеся между нею и Николаем отношения оставались без изменения. Неустойчивые, переходящие от излишней резкости к большой человеческой простоте, эти отношения не давали покоя ни ей, ни ему. Обоих влекло друг к другу, обоим хорошо было вместе, но каждое свидание оставляло осадок, от которого хотелось избавиться, но избавление не приходило.
Журба был первым, к которому Женя потянулась девичьей своей душой. С любовью связывалось у нее представление о верности, о самопожертвовании; для любимого человека она готова была на подвиг. И он это понимал. Он относился к ней, как ни к кому прежде, но эти добрые, сердечные чувства как раз и составляли для Жени источник мучительных переживаний.
После той лунной ночи в тайге Женя не раз приходила за пять, за десять километров, приходила иногда на несколько минут, чтобы только повидать его, услышать голос. С какой легкостью неслась она через тайгу к другу, как расступались перед ней деревья и кусты, как даже ветер помогал ей мчаться, наполняя голубой парус ее платья. И с какой тяжестью возвращалась назад... Ее хватали за руки колючие ветви, ее щипала, кусала трава, к ногам словно подвешивались колодки. Опустошенная, добиралась она к своей палатке и валилась на землю. Потом долго глядела в ночь влажными глазами.
Журба оставался честным перед нею и перед собой, ни разу не поддался обману, не принял за любовь то, что не было в его чувстве к Жене любовью.
— Ну, как тебе здесь? — спросил он Женю после делового разговора.
— Ничего.
— Не скучаешь по геодезии?
— Здесь тоже хорошо. А тебе?
— Я с удовольствием вернулся бы на стройку железной дороги.
— Это все кончится... Ты не печалься, Коля... — сказала Женя шепотом. — Идет к концу. Хотя и жаль. Тебя и себя жаль. Знаешь, порой на работе так утомишься, наморишься, а вспомнишь, что вот там рядом, в тайге, есть один человек, и откуда силы берутся! Оставишь сменщицу у теодолита, а сама по горам, по обрывам. Летишь — и руки сильные, и ноги сильные. Ты не печалься, Николай. Я не виню тебя. Ни в чем не виню. Так случилось. Ты не любишь меня. Я знаю, ты не можешь ни лгать, ни притворяться. Но все равно, тебе хорошо со мной.
Она села на табурет, стоявший возле письменного стола.
— Сижу, как проситель... перед столом начальника... Примите заявку... — усмехнулась вдруг. — Ты просто жалеешь меня.
— Перестань, Женя. Давай о другом.
— Погоди, я не наговорилась. От меня когда-то трудно было дождаться слова. А теперь научилась. Я знаю, что ты в конце концов мог бы жениться на мне, если б я этого захотела. Но разве женитьба и любовь — одно и то же?
— Откуда у тебя такие познания?
Она встала. Руки висели вдоль тела, безвольные, расслабленные.
— Знаешь, Николай, люди чаще всего бывают наполовину откровенными, наполовину искренними. А мы с тобой нараспашку. Отсюда наши с тобой беды.
Он подошел, по-братски обнял ее за плечи.
— Знаешь, Коля, когда ты женишься на ком-нибудь, я буду счастлива. Честное слово. Зачем ты такой? Я буду любить твою жену, она станет мне сестрой. Буду любить твоих ребят. Поверь.
— Не сходи с ума, Женька.
— Женись. И я успокоюсь. Неужели думаешь, что мне легко? Такая звериная тоска... Ах, Коля!.. Зачем мы одинаковые? Ты, как я. Все одинаково у нас. У других было б гораздо проще. Ну, встретились, немножко понравились друг другу. Одни, в тайге, никаких преград. Кто стал бы заботиться о вечности?
Он задумался.
Теперь она обняла его по-братски, за плечи, даже прижалась кудрявой головой к груди; побыла так немного и пошла.
Утром первого августа к котловану под доменную печь-гигант подвезли бетономешалки, бочки с цементом, песок, лес для опалубки, арматуру, поставили грохота.
— Яша, дождались-таки мы! — сказала Женя Яковкину, выделенному в бригаду бетонщиков: из-за нехватки людей ребята не раз меняли специальности и участки.
Парень пощипал свои мальчишеские усики.
— По правде сказать, Женя, думал, на котлованах и кончится наше строительство.
— Эх, ты! — хлопнула Женя парня по плечу.
К двенадцати часам дня прибыл секретарь крайкома Черепанов. На площадке доменного кончали достраивать трибуну, к ней валом валил народ. Пришел Абаканов в ковбойке, распахнутой на груди, в бухарской тюбетейке, сидевшей на макушке.