— Женечка?
— Женечка.
— Как жизнь молодая?
— «А жизнь молодая проходит бесследно...»
— Да ну?
— Вот и ну!
Абаканов наклоняется к Жене и, делая страшное лицо, шепчет:
— Год томления и любви безнадежной...
Женя тем же тоном:
— Я не для вас, а вы не для меня...
И, наклонившись, тоже делает страшное лицо:
— Когда приедет на площадку прекрасная дама?
— Какая прекрасная дама?
— Будто ее нет?
— Не дурите, девушка. Есть вещи, о которых не говорят.
— Да?
— Да.
— А все-таки, Михаил Иванович, признайтесь... мы как-то потускнели, когда приехали другие. Прежде все взоры были на нас, на горсточке изыскателей в глухой тайге, а теперь... площадка перестала быть глухой. И столько шумят, пишут, говорят, как будто здесь обжитая, давняя стоянка... И нас, первых людей в тайге, накрыла тень...
— Мудрите вы, Женечка! — отделался пустой фразой Абаканов, а сам подумал, что у этой девчонки удивительная чуткость.
Бетонщики приготовляли раствор, привели в порядок бадью, установили кран. Абаканов засмотрелся на рабочих.
— Знаете, Женя, у меня такое настроение, что, кажется, сел бы вон в ту бадейку с бетоном и лег в фундамент под печь...
— Вместо мемориальной доски?
— Вместе с доской. На память векам!
Женя улыбнулась.
— Память! Нашли бы потом какие-то кости и подумали, что это питекантроп...
— Злая насмешница! Ну, я пошел к начальству, — и он кивнул на Журбу, который с рабочими подходил к котловану.
Стрелки часов близились к двенадцати. Руководители поднялись на трибуну, выстроенную из свежеотесанного леса, — первую трибуну на площадке; из парткома принесли красное знамя.
Начался митинг.
Черепанов, Гребенников, Журба и Петр Старцев подняли на трибуну мемориальную доску, отлитую в своей литейной, и Журба громко, чтобы слышали все, прочел надпись:
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Первого августа 1930 года, на тринадцатом году Великой Октябрьской социалистической революции, здесь, по решению правительства Союза Советских Социалистических Республик, заложен металлургический комбинат — первенец сибирской металлургии».
В торжественной тишине понесли тяжелую мемориальную доску и уложили ее в ящик, а кран опустил памятку вниз, на дно котлована. Затем Гребенников велел заливать бетоном фундамент.
Крановщик поднял бадью повыше, чтобы ее видели собравшиеся на митинг тысячи рабочих. Она висела на тонком тросе, расцвеченная солнцем, в хрустально чистом воздухе и чуть поворачивалась то в одну, то в другую сторону, словно живая.
Потом крановщик, под рукоплескания собравшихся, начал медленно опускать бадью вниз, и первый бетон лег на ящик с мемориальной доской. Народ запел «Интернационал».
— Вот оно... дождались... — воскликнула Женя, и на глазах ее появились слезы.
— Дождались, Женечка, — у Абаканова, кажется, тоже задрожал подбородок.
— Дождались! — крикнул старым своим друзьям Яша Яковкин, стоя у бетономешалки.
На следующий день прилетела «молния»: Копейкин грозил отдать начальника строительства под суд за стройку по неутвержденным проектам и требовал немедленно прекратить безобразие... На площадку выезжала специальная комиссия.
Гребенников показал телеграмму Черепанову.
— Что ж, мы достигли своей цели. Действуй дальше!
После окончания фундамента под первую доменную печь огнеупорщики приступили к кладке лещади. Это была трудная работа, требовавшая предельной точности. И когда она наладилась, прилетела еще одна телеграмма, вызывавшая и недоумение, и негодование: «Приказываю приостановить работу, проектная мощность завода, генеральный план изменяются, предстоит перерасчет фундаментов печей, смена конструкций. Судебников».
— Надо ехать в Москву, — сказал Журба. — Покажешь телеграммы Серго.
Созвонились с Черепановым. Секретарь крайкома, подумав, сказал:
— Продолжай строить. В Москву я поеду сам.
Гребенников с облегчением вздохнул.
Начали строительство будущего социалистического города; сотни каменщиков, плотников, землекопов были брошены на площадку; обширный участок разделили на клеточки, улицы вычерчивались под линейку; разбивались будущие сады и скверы. Таежный лес, примыкавший к городской черте за Тагайкой, Гребенников запретил вырубать: там предполагалось создать Центральный парк культуры и отдыха.
Заложили величественное здание заводоуправления.
— Борьба так борьба! — говорил Гребенников. — Если дойдет дело до суда, надеюсь, генеральный прокурор оправдает нас.