Гребенников вышел на Красную площадь.
Морозное утро опушило карнизы мавзолея. На зубцах кремлевской стены лежал снег, голубым светом сияли ели.
Он снял шапку и несколько минут стоял в благоговейной душевной тишине. Здесь покоился Ленин.
Потом захватил со столбика горсть снега и нес сухие, крохотные иголочки на рукавице, любуясь игрой света в кристалликах.
Утро, прекрасное для встречи с самим собой, переходило в трудовой день.
Гребенников вошел в комендатуру ВСНХ. При нем внесли пачку свежих газет. Он попросил «Правду», и первое, что увидел — заголовок через полосу: «Дело промпартии»...
В один миг прочел сообщение прокуратуры, первые следственные материалы.
«Так вот оно что! Бесконечные экспертизы! Путаница. Палки в колеса... — подумал с ненавистью. — Интересно, однако, как повели себя правые и левые капитулянты? Не связали ли себя с промпартийцами?»
Он вошел в кабинет, когда Орджоникидзе кого-то пробирал.
Гребенников попятился было назад, но Григорий Константинович кивком головы пригласил зайти и указал на кресло возле стола.
— Ты мне на промпартию не ссылайся. Что натворили эти мерзавцы, мне хорошо известно без тебя. Лучше скажи, кто вам там поотвинчивал головы и приставил черт знает что? Полгода люди барахтаются, как курица в пыли перед дождем. Суета. Бестолковщина. Беспечность. А теперь ссылаетесь на промпартию!
Резко жестикулируя, Серго ходил по ковровой дорожке между дверью и письменным столом. В красном, потном человеке, которого пробирал Орджоникидзе, Гребенников узнал директора одного крупного новостроящегося завода на Украине.
— Нет, ты пойми, — обратился Серго к Гребенникову, — я был у них полгода назад и был на днях. Была бестолковщина. Осталась бестолковщина. И грязи у них столько, что ног не вытащишь. А рядом стоят чистенькие мусорные ящики! Где грязь, дорогой товарищ, там нет порядка, нет дисциплины, а где нет порядка и дисциплины, не может быть настоящей работы. Пойми, товарищ, что мы люди практические. Если партия решила затратить миллионы на строительство вашего завода, значит, партия знает, что должен дать стране ваш завод. И вы должны это хорошо уразуметь. Кулачество ликвидировано как класс. Это новая социальная революция. Новая! Пятилетняя программа колхозного строительства выполнена за два года. Товарная продукция колхозов выросла более чем в сорок раз! Вдумайтесь в это! Советская власть опирается уже не на одну социалистическую промышленность, а и на социалистический сектор сельского хозяйства. Это надо глубоко понять. Раз поймете, то и работать будет лучше. Колхозное хозяйство не может расти и развиваться на старой технической базе. Колхозному селу нужны машины, первоклассные машины. Тракторы в первую очередь. Комбайны. Сеялки. Грузовые машины. Колхозникам многое нужно. И мы обязаны дать. Хлеб — это жизнь!
Орджоникидзе подошел вплотную к директору завода.
— Вы не должны рассматривать свой завод как свой завод только. Ваш завод — один из рычагов политики, один из рычагов управления экономикой страны. Через ваш и другие заводы осуществляется политика советской власти. Вот почему нужно, чтобы вы хорошо работали.
Серго задумался.
— У вас есть хорошие люди. Ударник Малышев, например. Чем плох? А слесарь Евдокименко? Я видел, как работала молодежная бригада Зеленчука — монтажники. Вот люди! Они хотят победить трудности. И победят! Я был у них, Гребенников, на субботнике. Дух захватывает! Разве в буржуазной стране рабочие пошли бы на субботник после трудового дня? А у нас идут, потому что народ строит социализм, народ хочет жить по-человечески и знает, каким путем к этому придти. И у каждого советского человека живет в сердце высокая мечта. Без мечты нет советского человека! И советский человек любит труд. Труд — это наша духовная потребность. Потребность, а не повинность! Поймите, товарищи!
Григорий Константинович провел рукой по лбу, поправил пышные усы, навернув их на палец.
Хотя Орджоникидзе распекал директора машиностроительного завода, Гребенников покраснел... Те же грехи находил он у себя, на Тайгастрое. И почти все, что относилось к машиностроителю, он мог отнести в известной мере к себе.