Из допроса Чаммера и других арестованных он знал, что члены шайки находились и на других предприятиях. Там сейчас также шло вылавливание скорпионов. Но можно ли поручиться, что на Тайгастрое выловили всех? Ведь если враги действовали и на мелких предприятиях, то такой объект, как Тайгастрой, должен был привлечь их особенное внимание: одна из крупнейших опорных баз на случай войны, завод специальных сталей. Значит, надо еще и еще усилить внимание к людям и их жизни, изучить их, усилить чистку; воспитать в каждом политическую бдительность, чтобы враг был распознан до того, как он выпустит свои ядовитые когти. «Конечно, — думал он, — чистка требует большой проницательности и самой тщательной проверки малейшего подозрительного факта. Политическая острота должна сочетаться с анализом всего того, что обращает на себя внимание. Наряду с врагами, ловко прятавшими свое подлое лицо, были ведь на площадке и просто малограмотные в политическом отношении люди, которые болтали всякую чепуху, не ведая, какой вред этим приносят. Политический работник не должен терять самообладания ни при каких трудностях. На замешательство, на панику не рассчитывают ли бандиты? Разве врагу не наруку вызвать в наших рядах страх? Ссору? Внести сумятицу, посеять круговое недоверие? Оттолкнуть сочувствующих? Расстроить аппарат управления? Конечно, это было так».
Вечером он возвращался домой. Сквозь освещенные окна красных уголков видно было, как народ занимался в кружках, в политшколах. Он зашел в доменный цех и сел на крайнюю скамью. Инженер Волощук вел собеседование о пятилетнем плане. Он говорил о том, что даст выполнение плана в области промышленности и сельского хозяйства, насколько улучшится материальное положение трудящихся, насколько возрастет военное могущество советской державы, какую злобу вызывают наши успехи у врагов и какую надежду вселяют наши успехи в среду трудящихся всего мира.
Журба остался доволен. Он вышел во двор и остановился возле окна, сквозь которое видно было, как занималась с комсомольцами Надя. «Не буду мешать ей. Если зайду, это может смутить ее».
Проходя мимо мартеновского цеха, он снова вспомнил разговор с инженером Шахом и остановился. «Неужели моя подозрительность переросла границу? Неужели я поддался гнусному чувству сплошного недоверия? В чем его вина? Если я действительно не знал, что отец его — эмигрант, то в этом сам и виноват. Почему поздно поинтересовался? Не заглядывал в анкеты?»
Следовало сейчас же исправить ошибку, не щадя собственного самолюбия. Журба поднялся на помост, откуда шла кладка печей. Инженер наблюдал за работой, вид у него был мрачный, насупленный.
— Я на минутку оторву вас от работы!
Увидев Журбу, Шах снова заволновался.
— Расскажите все-все о себе! — сказал Журба, садясь на кирпичах, в стороне от людей.
Митя стал говорить анкетным языком с чувством обиды, погасить которую не мог. Журба остановил его.
— Я просто хочу ближе познакомиться с вами. Вы сами видели, что произошло на площадке. А каждому советскому человеку дорого то, что создано трудом коллектива.
— Я понимаю, — сказал Митя. — И в моей личной жизни нет ничего дурного. Я не могу отвечать за поступки родителей, с которыми не поддерживаю никаких отношений. Всю мою биографию вы можете проверить, она на виду. А с отцом я расстался, когда мне было пятнадцать лет... Отец был инженером на заводе Шадуар в Екатеринославе. В тысяча девятьсот девятнадцатом году он решил с мачехой бежать за границу вместе с отступающими белогвардейцами. Я отказался ехать с ним и в день его отъезда убежал из дому. Где он, жив ли, я ничего не знаю.
Митя остановился.
— Мне трудно было сначала одному. Я поступил на завод Петровского чернорабочим. Ну и стал работать, расти, окончил рабфак, институт... Все эти данные есть в моей биографии. Вы можете проверить каждый день моей жизни... Я не обижаюсь на вас. Ваш долг знать каждого человека. Не обижаюсь, хотя мне больно...
— Я хочу знать каждого человека Тайгастроя не только по данным анкеты. Вы поймите, товарищ Шах, что бывшие люди, разные там помещики и фабриканты, кулаки, расползлись по уголкам, чтобы исподтишка клеветать на нас, резать провода, засыпать песком подшипники, путать марки огнеупора, выводить из строя генераторы. «Идеологи» этой банды делают последнюю ставку. Они ничего не теряют, потому что все уже потеряно ими давно.
Митя внимательно слушал, опустив голову, как школьник. Наконец он сказал:
— Мне очень тяжело, если вы в тайниках души причисляете меня к «потенциальным» врагам только потому, что мой отец эмигрант.
Журба прислушался к самому себе.
— Вас? Нет. Вас я не причисляю. Поэтому так откровенно говорю. Если вас обидело мое внезапное вторжение, простите. Я поступил правильно, хотя, может быть, и не совсем чутко. Еще раз говорю: я не хотел вас обидеть, но узнать вас глубже — мой долг. Я верю вам. И вы, как каждый советский человек, должны помочь нам распознавать врагов до того, как они себя активно обнаружат. Это такой же долг инженера, служащего, рабочего, как и производственная работа.
Они расстались. Камень свалился с сердца Мити. Он пошел к бригадам, гордясь тем, что мартеновцы шли впереди других и что в этом была частица его труда, как начальника участка.
Когда Журба подходил к воротам, его встретил Роликов.
Был он, как всегда, недоволен чем-то; в длинном своем пальто на вате показался Журбе куцым, как подросток.
— Хорошо, что встретил вас, товарищ Журба.
— Что случилось?
— У меня конфиденциальный разговор.
— Вы не в соцгород?
— Нет.
— Я вас слушаю.
— В доменном цехе слишком высокие темпы. Это всем нравится. Но на этом легче всего сыграть врагу. Темпы высокие, значит качество низкое. Кладка огнеупора имеет свои законы. Быстрота кладки печей и кауперов даст себя знать. Помяните мое слово. Я не боюсь об этом говорить, хотя сейчас многие поджали под себя хвост. Мне хвост незачем поджимать. Говорю по своему разумению старого инженера, по своему многолетнему опыту. При задувке печей все наши темпы могут вылезти боком. Профессор Бунчужный — мечтатель! Кроме своего ванадия, он ничего не видит в жизни. Пользуюсь случаем в этот тревожный час обо всем сказать вам, как представителю партии на заводе. Говорю заранее, пока есть время и возможности принять соответствующие меры. На эту тему я в свое время говорил с Гребенниковым, но результатами разговора я не удовлетворен.
Журба внимательно выслушал инженера.
— Что вы предлагаете?
— Повторяю: на скорости легко могут играть вредители. Самая эффективная и в то же время самая безопасная игра. Дело ведь не только в том, чтобы стояли печи и каупера. Нужно, чтобы они работали. И работали не один год.
— Что вы конкретно предлагаете?
— Я предлагаю не торопиться там, где время позволяет. Это раз. Я предлагаю на всех объектах ускоренной стройки предельно усилить технический контроль. Это дело надо поставить в прямую зависимость: чем экстренней ведется стройка, тем строже контроль, тем гуще контроль.
— У вас есть конкретно разработанный план стройки вашего цеха с учетом вот таких требований?
— План? Готовый план? Могу завтра же представить.
— Тогда я попрошу вас заняться этим вопросом. Когда исполните, обсудим.
«Это следует обдумать, — сказал себе Николай, когда они расстались. — Конечно, можно вредить и за счет чрезмерной осторожности и из чрезмерного желания добра. В каждом отдельном случае надо знать, от кого исходит предложение и что оно может дать...
Но, о чем это я думал? — спросил себя Николай, вспоминая ход мыслей, нарушенный встречею с Роликовым. — Да, главное знать людей. Активных, сознательных, так сказать, «идейных» врагов у нас, конечно, не много. Но натворить эти единицы могут столько, что миллионам трудно будет исправить зло. Значит, миллионы не должны допустить самой возможности причинить себе это зло».
Домой он пришел поздно. На столе лежала придавленная прессом записка: «Зачем ты скрываешь от меня свое состояние?..»