— Трогала. Ну так что?
— Вот и то! Мокрую палатку нельзя трогать. Даст течь. Теперь мокните!
Снова вспыхнуло фиолетовое пламя, и все увидели внутренность палатки, как при вспышке магния: башмаки, лежавшие при входе, одеяла, принявшие форму человеческого тела, головы с всклокоченными волосами.
Забарабанил град.
Журба вытянул руку и подобрал несколько градинок. Они были с голубиное яйцо.
Полог палатки застегнули на деревянные пуговицы, закрыли полотенцем щели. Палатка стояла на скате, и вскоре вода, прорвав какую-то преграду, ринулась вниз. Укрыться было негде, а менять палатку невозможно. Все теснее прижались друг к другу.
Гроза не утихала. Ежеминутно сверкала молния, раскаты грома раздавались вокруг. Казалось, рушилась вселенная и от бедствия не уйти. Но усталость взяла свое: уснули, мокрые, озябшие, под гул канонады.
А в пять утра Василий Федорович уже поднимал людей. Одеяла, одежда, обувь — все было мокрое, холодное, чужое. Журба с трудом натянул на себя сапоги.
— Как после бани! — сказал он.
Выбрались из палатки. Зуб на зуб не попадал. Луг с высокой травой превратился в озеро. Сановай по обыкновению принялся за костер, но в этот раз даже ему не удалось развести огонь. В воздухе продолжала сеяться дождевая пыль. Из глубины тайги наступал молочный туман, густой и плотный. За костер принялся Кармакчи. Сидя на корточках, он дул изо всех сил, будто из кузнечного меха, и вдруг среди едкого сизого дыма где-то в глубине хвороста появился огонек. Василий Федорович дует сильнее — красный, синий от натуги, со слезящимися глазами. Огонек оживляется, дыма все меньше и меньше. Огонь внезапно охватывает внутренность костра; сочно захрустели ветки.
Тем временем каждый отыскивал свою лошадь. С вечера лошадей отпустили на волю, стреножив передние ноги. Мокрые, более темные, чем обычно, все лошади сегодня показались совершенно одинаковыми не только Жене...
Позавтракали остатками вчерашней каши, напились чаю. В путь тронулись под мелкий неутихающий дождь.
— Ну и погодка! — жаловалась Женя. Она чувствовала себя после сна лучше, но все же пульс не падал: 95. «Хоть бы скорее спуститься в долину», — думала она, скрывая свое состояние.
За ночь дождь размыл тропы, местами обнажились толстые корни деревьев, образовались предательские ямы, заполненные грязью. Попади лошадь в такую яму — и нога сломана. В полдень дождь, наконец, утих, погода установилась, хотя солнце не показывалось: его закрывали густые, многослойные тучи, и от этого свет был разреженный, синеватый, как в сумерках.
Вышли в долину.
— Сколько цветов! — воскликнула Женя.
— Единственная женщина в отряде! — сказал, неизвестно к чему, Абаканов и помчался вперед.
Женя соскочила с лошади, нарвала зверобоя, деревея, ромашки, донника, сложила в букет.
— А цветы здесь как у нас. Такие же. Возьмите на память!
Журба взял цветы и засмотрелся на Женю: тоненькая, стройная, в ореоле золотистых кудрей, с решительным, упрямым взглядом; ее можно бы назвать красивой, если бы не шрам. Он пробегал через всю щеку и портил чистое лицо девушки.
«Откуда у нее этот шрам?» — думал Журба.
— Как самочувствие?
— На четверку!
— Почему не на пятерку? И почему бледная такая?
— Не знаю...
Она легко вскочила на лошадь, хлестнула концом повода и помчалась.
Журба подъехал к Василию Федоровичу, который сегодня замыкал группу.
— Как оно, Василий Федорович, доберемся?
Кармакчи улыбнулся:
— Почему не добраться! Доберемся.
Несколько минут ехали молча.
— Ну, рассказывайте, как жили, что делали. Давайте познакомимся получше, — говорит Журба проводнику.
— Какой была у нас жизнь? — переспрашивает он. — Плохая жизнь, товарищ. Долго рассказывать. Да и что говорить, — вам же известно, как алтайцам до советской власти жилось: обижали их все — и баи, и шаманы. Темный народ был...
Вышли на перевал. Открылся убранный цветами луг. Пестрели желтые, как цыплята, потники, фиолетовые сокирки, папоротникообразный страусник, шелковистая пушица, лиловый астрагал.
— Любуетесь? — спросил Абаканов Женю. — Обратите внимание на лес. Здесь можно проследить зоны расселения. Смотрите: внизу хвойный и лиственный, травяной бор: сосна, береза, осина. Выше — светлый бор: ель, лиственница, пихта; это значит — мы на высоте семисот — восьмисот метров. А на самом перевале — кедровник. Значит, высота тысяча и более метров.
— Надо запомнить! — сказала Женя. — Подобное я видела в Заполярье, в Хибиногорске.
Абаканов обломил несколько веток и показал, как отличить пихту от ели, кедр от сосны, как распознать лиственницу.
— Интересно! Знаете, товарищи, я очень рада, что еду, — призналась Женя.
Вот и первый по дороге через тайгу аил. Всех юрт, аланчиков и изб Журба насчитал двадцать. Остановились на отдых. Журба, Женя и Кармакчи пошли осматривать селение. Женя обратила внимание, что юрты были составлены из жердей, сложенных конусом; укрывали их большие листы березовой коры. Вход низкий, как в погреб. Вверху — отверстие для дыма.
Зашли внутрь. Нары. Посредине юрты — место для костра. Нары застланы умело снятой березовой корой. Левая половина юрты — мужская: на колышках — сбруя, оружие. Правая — женская: здесь посуда, продукты, тряпье. Вместо мебели — плашки от бревен.
— В самом деле, — заметила Женя, — такую вот юрту не трудно поставить. При переходе ее не жаль и бросить.
Более «оседлый» вид жилья — аланчики. Это юрта, поставленная на шестигранный сруб, высотой в рост человека. Несколько русских изб стояло в стороне.
Познакомились с председателем колхоза — двадцатилетним юношей, одетым, как и Кармакчи, в брезентовый костюм.
Журба узнал, что колхоз заключил с начальником строительства договор: колхоз обязался помочь коновозчиками и лошадьми на земляных работах.
Словоохотливый председатель колхоза показал посевы ячменя и овса, потом повел в ясли. Это в быту новшество. Женя с особенным интересом разглядывала все, что было в избе, отведенной под ясли. На ремне висела колыбель — кабай. При виде гостей воспитательница прикрыла лицо ребенка, лежавшего в колыбели, кисеей и отошла в сторону. Черноглазые, желтолицые, с широкими носиками, ребята пытливо смотрели на пришедших. Женя протянула детишкам горсть леденцов. Ребята взяли, но не ели.
Потом осмотрели колхозный скот, инвентарь и расположились под деревом. Кто-то принес чегеня — браги, курута — сыра. Кармакчи достал бутылку мутной араки — водки, приготовленной из кислого молока.
— Ешьте! — пригласил председатель колхоза. — Ехать далеко.
— А вы были на строительстве? — спросила Женя.
— Был. Только строительства еще нет.
— Вот едем, первая группа.
— Мало... Далеко... Очень далеко... Тайга.
— Приедем — будет больше! Люди всегда найдутся, если есть живое дело!
Председатель улыбнулся:
— С начальником вашим говорили. Людей дадим. И лошадей дадим. Землю вывозить. На котлованах работать наши будут. Только начинать надо скорее.
— А вы откуда знаете, что на котлованах работать придется? — спросил Журба.
— Бывал на Урале!
...И снова в дороге. На восток... Все на восток...
На третий день открылись пики гор, скрытые до сего времени лесом. Тропа идет среди каменных складок, расположенных в несколько рядов, как в гармошке.
— Интересное место! — сказал Кармакчи.
— Чем?
— А вот крикните!
Женя крикнула: «А-у!» — и эхо повторилось трижды.
Закричали Яша, Коровкин Пашка. Место было забавное: голос каждого горы повторяли трижды.
— Забавляетесь? — спросил Абаканов, несясь на своем, как сказала однажды Женя, «лихом кобыле».
Он помчался вперед. Несмотря на наступившее похолодание, Абаканов продолжал ходить без рубахи, и к его обнаженному мощному торсу пригляделись. Но сейчас в самом деле было так зябко, что Женя не утерпела:
— Послушайте, инженер, довольно кокетничать! Мы верим в вашу закалку. Хватит!
Он повернул голову, улыбнулся.