— А каша-то, каша! Тц! — прищелкнул языком отец. — Царская! Ну, мама, вы искусница! На каждый день у вас — чудинка. У других послушаешь: квас да картошка, картошка да квас…
Тайка выпрямилась, понесла кашу через весь стол, к своему краю. Пальцы жгло невыносимо. Уж нет никакой мочи терпеть. Девчонка ойкнула. Блюдо выскользнуло из ее рук. Мать едва поймала его. Половина вывалилась ей в колени. Хорошо, что на матери был плотный холщовый фартук. В кухне разразилась тишина. Тайка согнулась над столом в три погибели, ожидая расправы.
Бабушка бросилась к матери:
— Ох ты, батюшки! Обожглась, Устинька? Дай-кося сыму с тебя запон-от.
Мать не отвечала. Тщательно вытерла ладони, облепленные кашей, и накинулась на Тайку:
— Черт — не девка! Вот тебе и царская каша! Лопай теперь с полу.
Отец высадил Тайку из-за стола. Убитая очередным своим промахом, она остановилась у порога, не зная, вставать ли ей в угол или определят другое какое наказание. Матери хотелось, чтоб она заголосила и стала просить прощения. Но девчонка молчала, и это раздражало мать.
— Пыхтишь, а прощенья просить не хошь! Убирайся из дому!.. Глазоньки бы мои на тебя не глядели! Шпана какая растет!
Тайка в нерешительности обернулась… Может, вступятся отец или бабушка. Нет, заступничеством не пахло, и ока тихонько вышла на улицу.
Было темно. От реки наплывала прохлада. Над огородами стлался горький дым. Суббота. Топили бани. За речкой в Пеньковке залаяла собака. Деревня вытянулась в две улицы вдоль берегов. На левом, высоком, где Тайка с Наташей жили, — Верховка. На правом, где виднелись огни и лаяла собака, — Пеньковка. За Пеньковкой, на опушке леса, — кладбище. Тайка вспомнила стишок про вурдалака и подумала: «На могилки бы ночью сходить!»
Ей почудилось, что по спине ее прокатился холодный колючий ежик. Бр-р! Страшно!
А в доме сейчас зажгли семилинейную лампу, и отец засел писать в своей тетрадке. Бригадир тракторной бригады, он каждый вечер подводит итоги дневной работы, намечает трактористам уроки на завтра. А касается дело посевной — до жестокости строг. Этому всему научил его Наткин отец. Эх, невесело, поди, Натке таким вот темным весенним вечером в комнате, где пахнет лекарством, приготовленным из тополиных почек и зверобоя, где тяжело кашляет Евгения Ивановна, куда никогда не войдет Наткин отец, не войдет, не приласкает их, не поднимет дочь к потолку, не принесет гостинца.
Тайке захотелось сделать для подружки что-то очень-очень хорошее. Она вспомнила про путешествие и со страхом подумала: а что, если мыши съели их провиант. Ведь печенье и конфеты так вкусно пахнут, что даже им с Наташей страшно хочется иногда съесть хоть кусочек из своего богатства. А уж про мышей и говорить нечего… Небось сундучок-то давным-давно пуст!..
Через минуту Тайка открывала тяжелую дверь амбара. Затхлый запах тряпья, сухой травы и старых веников заставил ее чихнуть. Их склад находился в сусеке под пустыми мешками. В луче фонарика (фонарик прихватила девчонка из кармана отцовского пиджака, пробираясь через сени) аппетитно поблескивали крупинки сахара на помадках, огненной казалась этикетка «Красной Москвы». Тайка сглотнула слюну. Нет, мыши ничего не трогали. Сундучок закрывался плотно, а стенки его были из толстых деревянных брусков — никакой мыши не прогрызть.
Что, ежели съесть одну конфету? Тайка взяла на ладонь красную и белую помадки. На красной была еле заметная трещинка. Завтра конфета могла сломаться. А кусочек-то все равно затерялся бы! Тайка отломила его и положила в рот. О-о! Как он тает! Девчонка блаженно зажмурила глаза. А, была не была — и съела всю помадку. Осталось двенадцать. Завтра, когда они с Наташей будут пересчитывать свое богатство, Тайка скажет, что одну конфету съели мыши. Но почему одну? Доберись эти серые лакомки до сладостей, что ж, стали бы они раздумывать, сколько им съесть, не поделиться ли по-братски с хозяевами?
От съеденных в присест помадок Тайку затошнило, за-покачивало, она вышла на улицу, села на лавку и стала думать, позовут ее в дом или нет. Потом решила, что досчитает до ста, и, если не позовут, вернется и ляжет спать в сусеке на мешках. А для компании возьмет кота Тришку. За ужином его в избе не было, значит, он где-то в ограде. Тайку тошнило все сильнее, она с отвращением ворчала: