И моя душа только краешком цепляла представление о будущем мире, которое у меня возникало и раньше, что люди способны видеть, слышать и чувствовать гораздо эмоционально полнее, и в этом случае они будут напрямую понимать животных, птиц и потребности окружающей среды. Представление о восприятии будущего — которым на другом витке истории обладало прошлое, если перевести на рациональный язык абстракций. Настоящее, со всем его разветвленным языковым и бытовым богатством, лишь центрирует человека на себя и свои проблемы. Прошлое обладало более целостным взглядом на реальность, раз оно было способно создавать великие мифы о творении, к которым обыденное сознание до сих пор не имеет правильного ключа. Потому оно подобно индийскому образу золотого века, который некогда был и скоро наступит вновь, после катаклизмов нашего темного времени Кали-Юги. Тогда люди не поклонялись богам, а видели их в себе и друг друге, но потом забыли о своей божественной природе. Буддизм явился самым прямым и непосредственным выразителем этой древне-индийской идеи.
Утром мы послушали звучание буддийских мантр, еще раз обошли монастырь, сошли с горы по лестнице вдоль длинных драконов-перил и вышли к автобусной остановке. Микроавтобус спускался с гор, извилисто-красивой дорогой — а я смотрела на природу и воспринимала мир — все еще с высот буддийского монастыря: как игру сознания.
Я воспринимала мир как игру сознания чисто умозрительно: почти без ощущений (кроме ощущения голубого света и радости) и без образов (кроме динамики кругового процесса и городов, охваченных этим мягким процессом преобразования — где-то там внизу). Я четко видела только одно: все состояло из сознания и только оно видоизменялось. Я знала, что это индийская концепция и что совершенно неслучайно я вижу ее так именно после буддийского монастыря — может, в русском монастыре в таком приподнятом и очень спокойном настроении я увидела бы что-нибудь другое. А на научной конференции — третье. Но это не снижало чувства достоверности того, что так все и есть. И радости восприятия этого воздушного, голубого мира, на фоне горных пейзажей, которые я наблюдала из ехавшей вниз по серпантину маршрутки.
Мне нечего тут рассказать, потому что у меня не возникло вопросов к этому голубому миру — все было и так ясно. Сознание было материей: материалом творения и преображения. Кто же тогда играл этим представившимся мне процессом? Если бы меня спросили, я бы ответила, что смерть. А если бы спросили, что же хорошего в смерти? я бы сказала: то, что ее нет. Ничто преображало города, и его не было. Все что есть, существует всегда: совсем как сознание, всплывающее из памяти и погружающееся в нее вновь, которое ничто не может уничтожить. Философская классика, одним словом! Абстракция из абстракций.
Но вместе тем душа страшилась высоты своей конкретной человеческой миссии: понять которую, вероятно, нельзя, покуда ее боишься. Когда при возвращении из монастыря в город силы небесные заодно решили показать мне мою конкретную человеческую задачу — тело повело себя из рук вон плохо. Ноги подкашивались в предчувствии того, что я могу сейчас узреть эту свою божественную миссию. А может, это на них так повлиял спуск с горы вниз. — В любом случае, функция Урана, связанного с голенями и отвечающего за зрение — и за духовное зрение и видение будущего, давала сбой. И потому увидеть свои человеческие дела я не могла. Сердцу очень хотелось отсрочить это понимание, и я пошла ему навстречу, чтобы не нарушать гармонии поездки.
А может, высшие силы нарочно заставляют человека вслепую искать свой путь: свою божественно-творческую задачу, чтобы по дороге в небеса он проделал как можно больше земной работы? Зато я очень ощутила поддержку каких-то мне неподвластных сил. На сей раз ангелы подхватили меня под руки, просто чтобы я не упала, но я довольно быстро пришла в себя и освободилась, и стала сама распоряжаться собой. (Так что я вполне сочувствую западным фильмам про ангелов — хотя, как рациональный человек, в них и не верю. Я вообще ни во что не верю, пока не увижу смысла явления, на современном ясном уровне. Может, это те силы, что сформировали мою душу: может, души тех, кто когда-то любил меня, слившиеся с моей силой своего притяжения, во время моего полета образовывали крылья моих рук? Но кто из людей: близких и ныне живущих мог быть сейчас со мной? Друзья из рассказа — так это фантомы, с кем я давно не общалась. Муж — но я не чувствовала его души рядом с моей, я только верила, что она рядом.)