Ещё ни разу до этого ему не приходилось путешествовать так далеко, и осознание, что его отбросило не на какие-то сто лет, а на целые века назад, мягко говоря, пугало. Очевидно, Чанёль заметил это по его паникующему взгляду и участившемуся дыханию, а потому поспешил успокоить его, доверительно сказав:
— Всё хорошо. Могу тебя заверить, что мы находимся в наиболее безопасном месте из тех, что вообще возможны, и что нас охраняет наимудрейший человек своего времени. Ну, не только нас — вообще-то, в большинстве своём из-за гостей хозяина этого дома я и привёл тебя сюда, в столь далёкое прошлое. Не волнуйся, как только время твоей элапсации истечёт, ты преспокойно вернёшься обратно, в своё настоящее, но пока что нам нужно поторопиться, ибо люди, с которыми я хочу тебя познакомить, могут рассказать тебе очень важные и страшные вещи о Чон Хосоке… В той же степени, что это могу сделать и я. Я ненавижу навязчивую пропаганду и подачу одного мнения, как единственно верного, но этот случай — исключение. Ты должен узнать, какой засранец этот ваш Сен-Виленский, пока не стало слишком поздно.
Проговорив это действительно крайне быстро, Чанёль схватил его за руку, мягко, но настойчиво уводя в сторону так заинтересовавшего омегу дома, и Чимин просто позволил ему сделать это, осматриваясь по сторонам и предвкушая иные точки зрения о так распиаренном ложей Чон Хосоке, на этот раз без подобострастия и дебильного придыхания на каждом слове.
… Чанёль привёл его в светлую залу, отгороженную от улицы и остальных комнат раздвижными дверьми. Убранство внутри очень сильно напомнило Чимину эстетику всех исторических дорам, что он видел, помноженную на фильмы про ниндзя американского производства и картинки из учебников того же периода. Практически пустое помещение, и лишь всё те же подушечки, хаотично разбросанные по полу, создавали в хорошо освещённой комнате некое подобие уюта.
Внезапно раздалось едва слышное потрескивание, и двери из внутренней части дома плавно разъехались, впуская в комнату трёх забавно задрапированных мужчин. Двое из них выглядели довольно молодо — один на лет двадцать-двадцать четыре, а другой на вид — совсем ещё подросток, хотя оценивать возраст по внешности, да ещё и азиатов — дело глубоко неблагодарное, даже если ты сам принадлежишь к этой расе и видишь больше, чем среднестатистический европеец. На третьем же наложил заметный отпечаток возраст: несмотря на подтянутое тело и уверенную выправку, лёгкая седина и парочка морщин выдавали в нём средний возраст, когда человек вроде ещё далёк от старости, но уже и не юн, чего не скажешь о его малолетних спутниках.
— Познакомься, — отвлёк его от разглядывания занимательных личностей Чанёль. — Это Ким Тэхён — цитрин и второй путешественник во времени, Чон Чонгук — изумруд и четвёртый путешественник во времени, и Ким Намджун — янтарь и третий путешественник во времени, и, по совместительству, хозяин этого чудного дома, ставшего для меня убежищем от вездесущих глаз хранителей.
Чимин ощутил некое подобие благоговения, с повышенным интересом возвращая взгляд теперь уже не незнакомцам, которые так же внимательно смотрели на него в ответ. Происходящее казалось максимально нереальным, особенно учитывая тот факт, что люди, жившие в пятнадцатом веке, представлялись ему более… древними, что ли? Мужчины же, стоявшие перед ним, за исключением вещей были очень даже реальными, абсолютно такими же азиатами, как и он, с абсолютно похожим набором черт. Ладно, хорошо, один из них был намного более красив, а другой — намного более мускулист, да и… Ким Намджун, верно? В молодости наверняка дал бы фору обоим, не говоря уже о пухлощёком Чимине с неклассической формой лица и носом кнопкой.
— Не стоит так убиваться из-за того, что наши черты лица наиболее вписываются в то, что ограниченные люди с ворохом комплексов называют «стандартами красоты», — улыбнулся тот самый Намджун, присаживаясь на одну из подушек и жестом предлагая остальным собравшимся сделать то же самое. — У красоты, если ты хочешь знать моё мнение, вообще нет стандартов — их придумывают люди, у которых нет уверенности в том, что у них она есть. И никому невдомёк, что истинная красота далеко не в симметричном лице или определённых формах… Истинная красота кроется в любви, и именно поэтому эти озабоченные кролики позади меня кажутся тебе такими недостижимо идеальными, — на части про кроликов старший драматично закатил глаза, а спустя доли секунды его жест скопировали вышеобозначенные представители местной фауны, являя миру довольно забавную картину.
— Не думал, что я так очевиден, — расстроился Чимин, мысленно отмечая себе потренировать невозмутимое выражение лица у зеркала на досуге.
— О, дело не в твоей очевидности, а в том, что я повидал слишком много людей на своём веку, — наставительно уточнил Намджун.
— Впрочем, мы отвлеклись от темы! — перебил их Чанёль, которому надоело по десятому кругу слушать философские рассуждения Джуна, на которые тот, должно признать, был большим мастером. — Тэхён, можешь рассказать ему, как ты очутился здесь, пожалуйста?
— Хорошо, — до этого не выражавший особо ярких эмоций парень заметно погрустнел, и от внимания присутствующих не укрылось, как второй юноша, на вид более мужественный и взрослый, крепко сжал его руку, молчаливо поддерживая и даруя шаткую иллюзию спокойствия. — Как сказал Чанёль, меня зовут Ким Тэхён, я родился в 1200-ом году и вот уже как несколько столетий мёртв. Мне не нужно быть столь же опытным в общении с людьми, сколь Намджуну, чтобы понять, что ты шокирован. Что ж, это вполне естественная реакция, но дело вот в чём: будучи вторым путешественником во времени, я был совсем ещё ребёнком, когда начал спонтанно перемещаться во времени, и рядом со мной не было никого, кто мог бы объяснить мне, что со мной происходит. Я был напуган и не знал, что мне делать — в моё время, да и сейчас тоже, за такие вещи, не раздумывая, отправляли на костёр, а потому я не мог рассказать о своём состоянии пусть даже родной матери — она бы первая принесла вилы и накидала хворост мне под ноги. Я был в ужасе и отчаянии, а моё состояние с каждым днём становилось скрывать всё трудней. В один день я снова прыгнул куда-то — кажется, это было до тысячного года, или совсем немного после него. Так или иначе, этот прыжок изменил многое, потому что я встретил в прошлом Чонгука… и тут же влюбился, — на этом Тэхён приостановил рассказ и посмотрел на Чонгука, продолжавшего сжимать его ладонь, со смесью нежности и необъяснимой тоски. — Он был в прошлом по поручению Чон Хосока — как оказалось позже, по совершенно ужасному и бесчеловечному, противоречащему всем законам, которые этот хвалёный графоман сам же и написал, — но тогда… Мы не думали о нём, гораздо больше сосредоточиваясь на нашей любви. Какое-то время мы искренне верили в то, что у нас всё может быть хорошо, даже несмотря на разницу эпох, в которых мы жили, но потом… Случилось страшное. О нашей «связи» узнал Говард Чон Хосок Сен-Виленский. И он решил, что она греховна и недопустима для путешественников, а всё потому, что и я, и Чонгук — омеги. Он пришёл ко мне с просветительской беседой под покровом ночи, и предложил «искупить мои грехи», — на этих словах Тэхён нервно вздохнул. — Когда он показал инкрустированный нефритом кинжал, я понял, о каком именно «искуплении» шла речь, но было слишком поздно.
— И как же тебе удалось спастись? — возопил потрясённый до глубины души Чимин, чувствуя знакомое головокружение и американские горки в животе.
— Как оказалось, закон о «выдёргивании» одного путешественника другим работает не только в одну сторону, если кто-то из них находится при смерти. Обнаружив меня, истекающего кровью, Чонгук был безутешен, и не отпускал моей руки ни на миг. Какого же было его удивление, когда по истечении срока пребывания в прошлом он прыгнул со мной в XVII-ый век! Понимая, что к Чон Хосоку после случившегося доверия не могло быть уж точно, Чонгук не нашёл ничего лучше, как тайно элапсировать со мной к Намджуну, который выходил меня и которому я до сих пор безумно благодарен.