В конце Дороги процессий были медные ворота богини Иштар.
— Но они не у нас, их вывезли в Европу, — с горечью сказал наш проводник.
Мы углубились в развалины. Ящерицы скользили между камней, пыль вилась из-под ног. Только отличный знаток истории Вавилона мог бы угадать в руинах, к которым мы пришли, остатки былого великолепия Южного и Главного дворцов.
— Навуходоносоры и Валтасары оставили меня своим единственным наместником в этом городе, — пошутил Хаджи Омран. — Но король Фейсал не дал мне ни одной медной монеты, чтобы привести в порядок здешние дворцы, о которых знает весь мир. Ему хватило денег только на свой новый дворец.
— А висячие сады Семирамиды? Они не здесь? — спросил Евгений Михайлович.
— Мы скоро увидим их, господин. Но взгляните сюда.
На пьедестале грозно поднималась тяжелая, массивная фигура свирепого льва. Он стоял над поверженным человеком, Не так ли и Вавилон держал в своей власти города и народы? Изваянный из глыбы черного камня, лев был символом вавилонской мощи.
— Вот бы увезти в Москву на память кусочек вавилонской башни! — рассмеялся Евгений Михайлович и перевел остроту Хаджи Омрану.
— Если господа не устали, мы можем пойти туда.
— Куда?!
— К вавилонской башне.
Господа, наверное, знают, сказал Хаджи Омран, что в Междуречье умели строить многоярусные башни — зиккураты. Главным был зиккурат бога Бэл-Мардука. Его ярусы-этажи поднимались чуть не на сотню метров над землей. Изразцы на самой вершине башни были синее неба, а золотые рога, украшавшие ее, сверкали так, что издали ослепляли странников, подходящих к городской стене. Эта башня называлась «Домом основания небес и земли». Ее остатки, увы, почти сровнялись с землей. Ученые полагают, что именно эта башня, слух о которой разносился по соседним странам, и дала повод для создания библейской легенды.
Хаджи Омран рассказал затем о новогоднем «празднике очищения». Верховный жрец приводил в храм-башню к золотому изображению бога Мардука живого барана и после заклинаний отрубал ему голову. Теплой кровью принесенного в жертву животного он брызгал на стены и пол храма, а затем под громкие крики толпы бросал голову барана в воды Евфрата. Считалось, что вместе с головой река унесет и все прегрешения, все дурные поступки, совершенные жителями Вавилона. Другие древние народы поступали схожим образом: например, угоняли в пустыню «козла отпущения», который должен был своею гибелью искупить людские грехи.
— А где же все-таки сады Семирамиды? — повторил Евгений Михайлович.
— Но вы подле них, господа.
Эти жалкие развалины?! Эти полуразрушенные каменные своды, похожие на руины склада? Не может быть!
— Да, сады Семирамиды были именно здесь, — повторил Хаджи Омран.
Мы знали, конечно, что в действительности «висячие сады» вовсе не висели и что легендарная ассирийская царица Семирамида не имела к ним отношения. Эти сады Навуходоносор приказал посадить для своей любимой жены Амитис, тосковавшей на опаленной равнине по лесистым горам, где она родилась. Возле дворца были сложены из камня прочные террасы, поднимавшиеся ступенями к городской стене. На них насыпали слой земли и посадили множество растений, собранных со всей страны. Рабы день и ночь вращали огромные колеса, поднимая воду для полива садов.
Да, мы знали все это. Но террасы рисовались мне какими-то необыкновенными сооружениями. Тут же, судя по руинам, были не сады, а садики. Должно быть, древних поражала сама необычность царской затеи.
Геродот писал о Вавилоне в годы его нового расцвета: «Устроен он так прекрасно, как ни один из известных нам городов». И таким надежным казался наполненный водой глубокий защитный ров, так высоки и крепки были стены, по верху которых ездили на четверке лошадей, так массивны были медные ворота Вавилона, что сменявшие друг друга после Навуходоносора вавилонские цари, говоря нашим обиходным языком, самоуспокоились.
Когда войска персидского царя Кира темной ночью внезапно начали штурм столицы, сын вавилонского царя Валтасар, которому поручалась ее оборона, беспечно пировал с друзьями. В разгаре пира, по преданию, неведомая рука и начертила на стене таинственные огненные слова «Мене, мене, текел уфарсин», пророчащие скорую гибель Валтасару.
Персы, овладев городом, не жгли и не разрушали его. Тяжелые поборы и дани сделали свое дело не хуже меча и огня: Вавилон стал хиреть. А потом персидский царь Ксеркс — тот, что в отместку за поражения своего флота велел высечь море, — рассердившись на строптивых вавилонян, разграбил город.