И все заулыбались, закивали головой.
…Если двор братьев напоминает крепость, то Ибрагим ибн-Сауд обитает в неприступном замке. Правда, его стены тоже вылеплены из глины, но они и толще и выше. А воротам могли бы позавидовать в Древнем Вавилоне: массивные, железные, с кирпичными столбами.
Ибрагим ибн-Сауд скорее кулак, чем помещик. Кулак ловкий, предпочитающий купить не автомашину, от которой одни расходы, а движок для насоса, обладающий чудесным свойством приумножать капиталец.
Вот хозяин выкатился из двери дома, огромный, толстый, в сером несвежем халате. Увидев незнакомых людей, да еще иностранцев, ибн-Сауд проворно исчезает. Через несколько минут появляется снова. Смотрите, совсем другой человек!
Он почти величествен. Несмотря на жару, ибн-Сауд облачен в серый халат, пиджак, а на плечи накинута легкая коричневая «аба», расшитая золотыми нитками. Куфия — шелковая, белая, с золотыми цветочками, и придерживает ее на голове плетеный шестигранник, тоже отливающий золотом.
Ибн-Сауд тяжело дышит. Индюк индюком, если бы не плутоватое выражение лица и не бойкость заплывших остреньких глазок. Он немного глуховат и время от времени прикладывает к уху ладонь.
На ибн-Сауда работают шестнадцать феллахов.
— Я справедливый, у меня не то что у других, — хвалится он, подмигивая и улыбаясь как можно простодушнее. — У меня феллахи довольны, живут по нескольку лет, никуда не уходят. Я их старший брат, аллах тому свидетель.
Толстяк отирает пот платком размером в пеленку, сверлит глазками гостей, но в дом не ведет и садиться не предлагает.
— Вот он арендует у меня землю тридцать лет. Если бы я был плох, разве он не ушел бы? Ты ведь ушел бы, правда?
Пожилой феллах угрюмо переминается с ноги на ногу и ничего не отвечает.
Господин ибн-Сауд прибрал к рукам не только землю. На берегу Тигра он поставил три моторных насоса, день и ночь качающих воду. От земли доход и от воды доход. А сколько же всего? Господин ибн-Сауд вместо ответа растопыривает пухлые пальцы и выразительно дует на ладонь: все, мол, идет на ветер, фу-фу — и нет денежек!
Что он думает о земельной реформе?
— Я вынужден быть довольным… Закон…
Но тут же начинает сердиться, наступает на переводчика, кричит, что скоро станет нищим, прибегает к жестам: делает вид, что перекладывает деньги из одного кармана в другой, считает их, сокрушенно качает головой, растопыривает пальцы, дует на ладонь.
Почему все-таки реформа должна разорить господина ибн-Сауда? Он, видите ли, боится, что феллахи получат — землю. Но даже если его арендаторы не получат земли, арендная плата в стране все равно снизится, а это убыток бедным помещикам.
— Вы такой умелый хозяин, наверное, что-либо придумаете…
Да, он уже придумал. Если правительство разрешит, он сам арендует побольше земли и на эту землю пустит побольше арендаторов. С каждого будет получать меньше, но зато их будет больше.
Нет, не намерен выпускать феллахов из своих цепких рук иракский Тит Титыч!
Из Багдада уходит на запад дорога к границам Сирии, Она пересекает Междуречье и Сирийскую пустыню. Вокруг дороги разбросано много хуторов и деревень. В одну из них мы едем вместе с уже знакомым читателю лейтенантом Бадри и Павлом Демченко.
На боковом проселке, проложенном вдоль канала, машину подбрасывает так, что все молчат, боясь откусить язык. Обгоняем двух подростков, нагруженных охапками степных колючих кустарников.
— Как проехать к дому уважаемого шейха Сулеймана аль-Хадж Бари?
Подростки показывают на деревню. Ее глиняные дома видны возле низкорослой рощи.
Подъезжаем. Шофер окликает феллаха, длинные ноги которого свешиваются с ишака до земли. Тот говорит, что благородный шейх уехал в Багдад, но серкал дома.
Я не успел толком расспросить, кто такой серкал, как орава разномастных свирепых псов бросилась нам навстречу и атаковала машину.
Глиняные дома деревни разбросаны как попало. Оград нет. Хижины «слепые» или с крохотными оконцами. Над домом, стоящим в стороне, между криво воткнутыми палками натянута антенна. Это и есть дом серкала. Хозяин — сухощавый, с небольшой бородкой, крючковатым носом и глубоко запавшими глазами — жестом приглашает в дом.
Лейтенант Бадри поясняет, что серкал — посредник между крестьянами и помещиком, доверенное лицо феодала, правая его рука, надсмотрщик и еще бог знает кто…
Салех аль-Хамдани — так зовут нашего серкала — отрывисто, властно покрикивает на двух подростков, пока те втаскивают в комнату для гостей ковры, подушки, скамейку и почему-то даже металлическую кровать с сеткой. Перебирая четки, хозяин косится на робко втискивающихся в дверь феллахов.