Абульфаз на минуту уходит в соседнюю комнату и возвращается со стопкой книг. Книги очень старые, дорогие. Абульфаз влюбленно гладит корешки. Когда удается вырваться в Каир, он сидит в библиотеках над древними рукописями: ведь в давние годы некоторые азербайджанские философы пользовались арабским языком, арабские ученые и путешественники писали об азербайджанцах. Он узнал много нового, сделал интересные переводы. Кроме того, составляет русско-арабско-азербайджанский технический словарь.
Утром Абульфаз поехал с нами. И как хорошо понимали его феллахи! Уроженец горной деревни, сам еще недавно корнями связанный с землей, он знал их беды и надежды.
…После встречи в Египте мы переписываемся с Абульфазом. Он вернулся в свой Азербайджан, стал кандидатом наук. А Свитова, «помещика» из Иены, я летом 1970 года разыскал на Волге, в молодом городе Тольятти.
Крылатая фраза Геродота, что Египет — дар Нила, в сущности, не точна. Пять тысячелетий лишь труд земледельца превращал великую реку в источник живой воды, питавшей корни могучей цивилизации. Сегодняшний феллах — потомок египетских патриархов земледелия. Он пашет те же земли, которые пахали они. Из каждых трех жителей современного Египта двое, продолжая дело предков, трудятся в деревне.
По дороге к Асуану, как и на дорогах Ирака, — кроны пальм и согнутые спины феллахов. Отправляемся в предрассветный час, а всюду уже смутно белеют фигуры тружеников. Полдень, сорок пять градусов в тени — на полях полно народу. Закатное солнце, коснувшееся на горизонте верхушек пальм, по-прежнему видит согнутые спины. Вот блеснул его последний луч, и только тогда, стараясь опередить стремительно надвигающуюся африканскую ночь, уходят феллахи с полей.
В пыли дорог темные силуэты движутся на гаснущем лимонном закате: люди верхом на осликах, на верблюдах, люди, устало бредущие с мотыгами на плечах, овцы, буйволы.
Горьковатый дым стелется над деревнями, где в этот поздний час растапливают очаги. А люди идут и идут по дорогам — люди земли, в поте лица добывающие нелегкий хлеб свой…
В пейзаж нильской долины, в бесконечную череду серых скучных деревень, вписались теперь сотни образцовых «социальных центров». Там школы, медицинские пункты, водопровод, машины, здания новых сельских кооперативов. И все же лишь Садд аль-Аали окрыляет египетского крестьянина. Великая плотина — это два миллиона триста тысяч федданов [2] земель, из которых миллион триста тысяч осваивается вновь, а миллион переводится с бассейнового на круглогодовое орошение. И это — для феллахов!
Мы приехали в Асуан после полудня. Но куда исчез тихий, сонный городок, живущий воспоминаниями и туристами? От прежнего, знакомого, сохранились лишь прогулочные лодки да лавочки сувениров, где продавали уже не только опахала из перьев, черные резные фигурки и головки Нефертити, но и открытки с видами строящейся плотины.
Мы кружились в лабиринте дорог, между разбитыми, расколотыми, пробуренными скалами, между горами песка, а навстречу, грозя сплющить нашу машину в блин, с ревом неслись огромные самосвалы. Пробирались среди подсобных заводов, кабелей, праздничных арок, заборов, времянок. Неожиданно выскочили к главному шатру для гостей, поставленному высоко над каналом, по которому пойдут воды Нила. Они темнели за валом песчаной перемычки. Перемычку взорвут, и река ринется в канал к тоннелям, пробитым в скалах под нами.
Покатили с горы. Дорога круто летела вниз. Впереди — шесть тоннелей, по которым вода пойдет к турбинам гидростанции. Через любой можно было бы проталкивать пятиэтажные дома, беспокоясь разве что за целость крыши.
Я читал, конечно, что наша страна послала в Асуан многие десятки экскаваторов, землесосов и гидромониторов, мощный парк бульдозеров и скреперов, сотни автомашин, кранов, бетононасосов, камнедробилок. Но, только увидев всю эту технику в действии, только увидев, что сотворил здесь человек, ощутил я, какую богатырскую братскую руку помощи протягивает наш народ Африке.
Нас проводили к заместителю главного советского эксперта Асуана. А ведь мы знакомы! Товарищ Морозов, сколько лет, сколько зим после наших встреч на волжских стройках! Говорят, тут, в Асуане, вообще много волгарей? Например… И я назвал имя, гремевшее когда-то в Жигулях.
— Не очень получилось у него в Африке, — с сожалением и даже болью сказал Морозов. — Стал слишком дорожить драгоценным здоровьем, но просмотрел главную свою болезнь: ослабло зрение, товарищей стал хуже различать… У нас ребята любят, чтобы так: пусть ты семь раз знатный, но голову держи пряменько, не задирай вверх.