Через двадцать дней Наполеон был под Каиром. Он увидел пирамиды и произнес фразу, которая должна была воодушевить его войско перед решающим сражением:
— Солдаты! Сорок веков смотрят на вас с высоты пирамид!
Наполеон ошибся на несколько столетий. Никто, однако, не ставил ему ошибку в вину: она доказывала, как плохо Европа знала Египет.
Разношерстная конница мамлюков столкнулась с военной выучкой и дисциплиной наполеоновских полков, сабля — с пушечным ядром. Каир пал.
Египет был завоеван, но не покорен. Дважды восставал Каир, и французские пушки с холмов били по минаретам и уличным толпам.
Сопротивление арабов нарастало, а тем временем английский адмирал Нельсон потопил стоявший у египетских берегов французский флот. «Сорок веков с высоты пирамид» вскоре увидели, как Наполеон бросил свою армию и как ее остатки капитулировали перед англичанами.
Египетский поход французов встряхнул страну, доказав ее отсталость и необходимость перемен. Человек, который понял это лучше других, стал вскоре властителем Египта. Его имя Мухаммед-Али.
Он родился в Македонии, а по происхождению был албанцем. В Египет попал с албанским корпусом турецкого паши.
Можно исписать не одну страницу, рассказывая о чрезвычайно ловком и, увы, не всегда чистоплотном продвижении Мухаммеда-Али к должности египетского наместника султана. В конце концов на его пути встали мамлюки, которых поддерживали англичане.
1 марта 1811 года Мухаммед-Али устроил в цитадели торжество: его сыну присудили звание паши. Собрались все видные мамлюки. Пировали долго, Мухаммед-Али был сердечен и ласков с гостями. Наконец мамлюки сели на коней, и блестящая кавалькада во главе с отрядом почетной стражи тронулась по узкому проходу, ведущему в город.
Отряд стражи миновал железные выходные ворота — и тут они внезапно захлопнулись. Сзади с грохотом закрылись другие. Мамлюки не успели опомниться, как град пуль и картечи обрушился на них в западне.
Раненые были превращены в кровавое месиво копытами взбесившихся лошадей. Несколько человек пробилось назад, но Мухаммед-Али приказал их тут же обезглавить. Из трехсот, а может, даже пятисот гостей уцелел один. Пришпорив окровавленного коня, он прыгнул вниз. Конь разбился, всадник спасся.
Это место у обрыва с тех пор и называют «Прыжком мамлюка».
Покончив с врагами одним безжалостным и коварным ударом, Мухаммед-Али стал осторожно и настойчиво уводить страну из-под турецкой опеки.
Он пригласил в Египет европейцев и щедро платил им. Французская речь слышалась не только при дворе, но и на плацах, где обучали солдат, на верфях, где спускали корабли. В маленьких городишках Мухаммед-Али приказывал возводить фабрики. Даже в самой каирской цитадели, неподалеку от дворца, дымила литейная мастерская и оружейники изготовляли ружья для армии.
Египет был выведен на дорогу более быстрого исторического развития жестоко и круто: рабочих на заводы сгоняли насильно, феллахов вылавливали по деревням и забирали на пожизненную службу в армию.
Обеспокоенные усилением Египта, Англия и Турция, объединившись против Мухаммеда-Али, вынудили его пойти на уступки, губительные для честолюбивых планов. Больной и разбитый Мухаммед-Али умер в 1849 году, и все сделанное им стало стремительно разрушаться после его смерти. Дешевые английские товары хлынули в Египет. Одна за другой закрывались фабрики, которыми так гордился Мухаммед-Али. Английские и французские банкиры торопились обосноваться в Каире и Александрии. Европейский капитал устремился в Египет, чтобы властвовать и распоряжаться.
Я знаю уже десятка три-четыре самых нужных в обиходе арабских фраз и обхожусь без плана в лабиринте улиц центральной части столицы. Могу, различая арабскую вязь названий, купить нужные газеты. Исчезло чувство робости, неуверенности, даже растерянности, которое было у меня в первые дни каирской жизни.
Да, Каир перестал быть для меня чужим. Появились любимые улицы и площади, любимые уголки набережной, любимый монумент, который мне, однако, никак не удавалось сфотографировать по-настоящему: скульптуры, снятые при полуденном солнце, выходят на снимках плоскими.
Как-то мы с доктором и Абу Самрой возвращались из дальней поездки через площадь у Каирского университета. Освещение было удачным: вечерний боковой свет. Он рельефно обрисовывал сфинкса, напружившего могучие лапы и слегка приподнявшегося рядом с женщиной, босоногой, гордой и прекрасной, которая, выпрямившись, отбрасывала с лица покрывало. «Пробуждение Египта» — так называлась эта скульптура.