Конечно, даже неграмотные феллахи заучивают иногда наизусть целые главы Корана, но доктор был здесь первым чужеземцем, знающим и язык, и религию, и обычаи страны…
Ночь в деревне обогатила меня несколькими новыми арабскими словами: «баргут» — «блоха», «сурсур» — «таракан», «баргаша» — «комар».
Мы спали в комнате, где останавливаются приезжающие в деревню чиновники. Над кроватями свешивались кисейные пологи, концы которых полагалось заткнуть под матрац, чтобы разные ночные твари не беспокоили спящих. Вместо простынь нам дали галабеи, вместо подушек — два длинных жестких валика.
Спал я беспокойно. В абсолютной темноте кто-то носился по моему пологу с писком и шуршанием. Глубокой ночью вдруг всполошились все деревенские псы и долго брехали.
Доктор тоже проснулся до зари. Рассвет, по обыкновению, был стремительным и ярким. Все вокруг зашумело, закряхтело, задвигалось. Доктор приоткрыл окно, и три феллашки шарахнулись прочь от взгляда незнакомца, едва не уронив с головы большие глиняные кувшины.
Мужчины, кто на ослах, а кто пешком, с мотыгами за плечами, торопились в поле. Для нас начинался таам, второй день в гостях, для деревни — обычный долгий трудовой день.
— Будем знакомиться сегодня с тем новым, что появилось здесь после революции, — сказал Абу Самра, когда мы запивали кукурузные лепешки жирным молоком буйволицы.
Здание с маленькой вывеской: «Сельскохозяйственный кооператив». Угол забит бумажными мешками с удобрениями и химикатами против вредителей хлопчатника.
Председатель кооператива по-родственному обнял Абу Самру: давно не видел племянника. Спросил о каирских новостях: что там слышно насчет новых кредитов? На председателе чалма, он опирается на новенькую трость-зонт, говорит не спеша, поглаживая подбородок.
Значит, так. Организовали кооператив семь именитых жителей деревни. Сейчас в нем уже двести семьдесят членов-пайщиков. Феллахи покупают один пай в складчину, а некоторые уважаемые люди имеют по нескольку паев. Так, Абу Самра-старший приобрел тридцать паев, дядюшка Латыф — десять. Кооператив помогает феллахам выгоднее продавать урожай и дешевле покупать то, что нужно. Они могут получить в долг деньги, удобрения, семена, платя небольшие проценты. Если кооператив закончит год с прибылью, ее распределят по паям.
— Но сейчас время завтрака, — прерывает рассказ председатель. — Не окажут ли русские честь моему дому?
Стол накрыт на веранде: очищенные вареные яйца, фасоль, маслины, кусочки сыра. Нет ни ложек, ни ножей, ни вилок. Нам, впрочем, предложили их, но, к удовольствию хозяев, мы отказались: вон же горка лепешек, обойдемся ими. Лепешка тонкая, ею можно подцепить что угодно, не роняя ни кусочка на стол.
Завтракали молча: обильная еда в день таам, в день угощения гостей, слишком важное занятие, чтобы отвлекаться на разговоры. Потом подали крепчайший чай в маленьких стаканчиках.
Кажется, что хорошего в горячем переслащенном чае, когда во рту от жары все пересохло и язык прилипает к нёбу? Сейчас бы квасу со льда, газировочки, на худой конец просто холодной воды…
Нет, я — за стаканчик чая, липкий от сахара, за стаканчик, обжигающий руки! Холодная вода принесет лишь минутное облегчение. Жажды все равно не утолишь — ни ледяной водой, ни горячим чаем. Но чай дает бодрость.
Это самый популярный в Египте напиток. Беда, однако, в том, что феллах, проводя день в тяжелом, изнурительном труде, прибегает к бодрящему стаканчику, пожалуй, слишком часто. А это уже вредно, человек становится рабом опасной привычки. Без густейшего, как деготь, напитка руки феллаха не держат тяжелую мотыгу. Он чувствует себя слабым, разбитым, несчастным. Знатоки утверждают, что когда у феллаха нет денег на покупку чая, он не в силах работать.
После чая мы еще долго говорили о деревенских делах. Как еще велики здесь власть и влияние тех, кто владеет изрядным наделом земли! На их стороне обычаи, родственные связи. Земля и деньги по-прежнему открывают им дорогу к почетным должностям в маленьком, замкнутом деревенском мирке, где даже очень хорошие новые законы ослабляются всем укладом жизни, сложившимся за века угнетения и несправедливости.
Настал калам, день третий.
Мы попросили Абу Самру рассказать о себе. Он не стал отказываться — это было бы нарушением законов гостеприимства.
Иногда речь араба кажется нам слишком цветистой, пышной, декламационной. Абу Самра не представлял исключения. На мой взгляд, многие жители деревни не согласились бы с некоторыми его утверждениями. Но приведу здесь рассказ Абу Самры таким, каким его слышал и почти дословно записал в переводе доктора: