Он родился в селении Вятские Поляны — это пристань на реке Вятке. Отец был красногвардейцем, потом воевал против Колчака в рядах знаменитой дивизии Азина. Дома говорили по-татарски, но отец, который хотел, чтобы сын знал и русский, определил его в русскую школу. Школа была в четырех километрах. В мороз, в распутицу — все равно четыре километра в школу, четыре обратно. В девятом классе сын стал комсомольцем, научился водить трактор. Тут война, попросился в армию — отказали: возраст не вышел. Определился на завод, но «не солидно получалось, все воюют, а я…». Писал секретарю райкома, в обком — отказали. Но вот исполнилось восемнадцать лет…
Полевая почта отца оказалась в пятистах метрах от полевой почты сына. Они встретились. Месяц спустя отец погиб на Курской дуге. Гатауллин-младший был танкистом, стрелком-радистом, получил контузию под Сандомиром, орден Красной Звезды, медали за Берлин и Прагу… Приехать после войны в Москву. Никого там не знал, вспомнил, что один земляк учится в Институте востоковедения. Приняли и его. Стипендия невелика, а надо было помогать матери с сестрой. Три года подрабатывал в бригаде грузчиков на Рижском вокзале: руки заняты, голова свободна, твердишь арабские слова…
Окончил институт, написал работу об аграрных отно-тениях в Сирии. Работу заметили, нашли склонность к научной деятельности. Вот и все, «в общем, ничего интересного, уж если так-то говорить».
На карте Египта — две краски: желтый цвет пустынь и узкая зеленая полоска долины Нила, расширяющаяся в дельте. Пустыни — почти девяносто шесть процентов территории страны. Но Египет, который знают все: его главные города, его памятники древности, его житницы — это четыре процента территории, закрашенные на карте зеленой краской.
Пустыни — всюду. Они подступают к городским окраинам, начинаются у межи засеянного поля. Едешь из Каира в Александрию — за окном бежит пустыня. Отправляешься к Асуану — пустыня тут как тут. Твой путь в оазис Файюм — и пустыня сопровождает тебя сразу за Гизой, где туристы, взгромоздясь на пестро убранных верблюдов и престарелых арабских скакунов, фотографируются на фоне пирамид.
Те пустыни, с которыми обычно знакомится гость страны, не пугают и не отталкивают его. Он не знает караванных троп. Под колесами машины стелется асфальт. Время от времени мелькают щиты, рекламирующие прекрасно освежающее мороженое. На других — кружки, наполненные несравненным пенящимся пивом «Стелла».
Ветер гудит в проводах. Но сама пустыня безмолвна. Иногда чудится какое-то движение, вон темное животное скользнуло за холмик. Нет, это камень. Пустыня притворяется, будто в ней есть жизнь. Впрочем, кое-где мелькают все же серые кусточки в низинах. Арабы называют их ашеб.
Сколько читал я в детстве о возникающих в мареве пустыни прекрасных городах, волшебных садах, наконец, синих озерах, манящих истомленных жаждой путешественников! И однажды пустыня подкрепила хрестоматийные о ней представления: окаймленный темной зеленью, на горизонте заколыхался синеватый водный простор.
— Мираж! — обрадовался я. — Фата-моргана!
— Ля! (Нет!) — покачал головой шофер. — Это Карун.
То было не призрачное, а настоящее озеро Карун, вокруг которого зеленели пальмы Файюмского оазиса…
В разные годы путешествуя по Египту, видел я и Ливийскую, и Нубийскую пустыни, и другие, поменьше, менее известные. Но разве человек, пересекающий пустыню по асфальту, вправе сказать, что действительно знает и чувствует ее? Сел на кожаное сиденье, высунул руку под струю горячего воздуха — только и всего, вот и все твои путевые ощущения.
А если едешь по пустыне долго, то в сонной жаркой одури видится тебе дождь в березняке. Прохладный… Вода так и льется за шиворот, чудесная, холодная вода…
Что такое полтораста километров Нубийской пустыни для сегодняшнего путешественника? Два часа езды. А прежде? «На другой день пустыня явилась во всем ужасе разрушений и смерти. Остовы верблюдов и быков попадались на каждых десяти шагах, иногда чаще…» Так писал о Нубийской пустыне Ковалевский.
Лишь однажды — это было в Сирии, где мы, разыскивая становища бедуинов, застряли в песках без запаса воды, — пустыня напомнила, что шутить с ней не следует. Я почувствовал это по настроению спутников, местных жителей, очень встревоженных нашей вынужденной задержкой. Но часа через три шофер исправил мотор, мы выбрались на дорогу, и маленькое происшествие быстро забылось.