Если взять сегодня изданный в 1897 году русский перевод книги Нансена и сравнить схему, о которой идет речь, с современной картой архипелага, то станет ясным, сколько там ошибок.
В неточности схемы убедился и Альбанов. «Св. Анна» находилась примерно там, где полагалось быть Земле Петермана, а кругом простирались безотрадные льды. Значит, эта Земля существовала лишь в воображении участников «открывшей» ее австрийской экспедиции.
Но лучше хоть какая-нибудь карта, чем никакой. И Альбанов тщательно перерисовал схему в записную книжку, а подлинник оставил Брусилову.
Приближалась весна. Заканчивая приготовления к походу, все чаще поднимался штурман в «воронье гнездо» — в бочку, прикрепленную высоко на мачте корабля. В январе оттуда на розовеющей половине неба недолго видели нечто похожее на очень отдаленный остров. Теперь же нигде не было даже признаков земли. Только льды.
Многое передумал Альбанов, оглядывая с мачты мертвый океан. Некоторые мысли о судьбе «Св. Анны» он занес в дневник:
«Суждено ли тебе и дальше спокойно проспать тяжелое время, чтобы в одно прекрасное утро незаметно вместе с ложем твоим, на котором ты почила далеко в Карском море, у берегов Ямала, очутиться где-нибудь между Шпицбергеном и Гренландией?.. Или в холодную, бурную полярную ночь, когда кругом завывает метель, когда не видно ни луны, ни звезд, ни северного сияния, ты внезапно будешь грубо пробуждена от своего сна ужасным треском, злобным визгом, шипением и содроганием твоего спокойного до сего времени ложа, с грохотом полетят вниз твои мачты, стеньги и реи, ломаясь сами и ломая все на палубе.
В предсмертных конвульсиях затрепещет твой корпус, затрещат, ломаясь, все суставы твои, и через некоторое время лишь куча бесформенных обломков да лишний свежий ледяной холм укажут твою могилу. Вьюга будет петь над тобой погребальную песню и скоро запорошит свежим снегом место катастрофы. А у ближайших ропаков кучка людей в темноте будет в отчаянии спасать что можно из своего имущества, все еще хватаясь за жизнь, все еще не теряя надежды…»
Альбанова беспокоила не только судьба остающихся. Представляют ли люди, которые пойдут с ним, как далек путь, как мучительно трудно карабкаться на торосы, волоча за собой санки с грузом? Не слишком ли большую ответственность берет он на себя?
Но передумывать поздно.
Наступает день ухода. Нарты с уложенными каяками — у борта судна. Прощальный обед. Кто-то пробует шутить. Деланный смех тотчас обрывается. Скорей бы уж из-за стола…
На льду, у корабля, Брусилов вручает штурману то самое предписание, которое можно найти и в морских архивах и на страницах романа «Два капитана». Альбанов снимает шапку. Кто-то несмело кричит «ура», другие подхватывают. Уходящие налегают на лямки. Остающиеся провожают их. Шагают молча, только снег повизгивает под полозьями.
В палатке, на месте первой ночевки санной экспедиции, Брусилов достает бутылку шампанского — последнюю из корабельных запасов. В минуты прощания забыты все раздоры — увы, только в эти минуты…
Пробираясь между глыбами льда, проваливаясь в снег, люди тянут нарты. Зимовка надорвала их силы. Ноги опухли, покрылись ранами, мучает одышка, кружится голова. Приходится сначала тащить «всем народом» часть нарт, потом возвращаться за остальными.
Только на шестой день пути исчезают из виду мачты «Св. Анны» — так недалеко от судна ушел штурман со своими спутниками. Трое просятся обратно на корабль. Альбанов отпускает их: по санному следу налегке за день они пройдут больше, чем с грузом за неделю.
Чуть подтаявший снег покрыт тонкой матовой коркой, сильно отражающей солнечный свет. Очки из бутылочного стекла не спасают от снежной слепоты. Как некогда Харитон Лаптев, бредет теперь Альбанов, почти ничего не видя, то и дело вытирая слезы.
За ним тянутся его полуослепшие спутники: десять человек, впряженных в пять нарт. Торосов нет только там, где темнеют полыньи. Обходить их невозможно, переплывать на каяках не дает каша мелких льдин. Приходится ждать, пока ночной холод затянет полынью ломкой коркой. А за полыньей либо снова оголенные торосы, либо торосы, прикрытые снегом, что еще хуже. Хоть бы немного гладкого, ровного льда — вот был бы праздник.
Матрос Баев пошел на разведку, забрался на высокий торос и обнаружил, что лучше идти западнее: там он разглядел большое ледяное поле.