Почему-то он, посмотрев на сопредельную польскую территорию и не увидев там немецких солдат, просто убедился в том, в чём и без того был уверен.
В результате до самых трёх часов утра он не сделал ничего, чтобы хоть как-то подготовиться к отражению германского удара. Просто потому, что в удар этот не верил.
И вот здесь начинается вопрос вины.
Был Павлов уверен в ненападении или не был, он был обязан предпринять меры, чтобы обеспечить боеспособность своих войск в ЛЮБОМ случае. Это его обязанность. Это его работа. Это его долг, в конце-концов.
А он этого не сделал. Многие другие тоже не верили, но тем не менее готовность своих войск обеспечили. Как другие командующие округами. Или как адмирал Кузнецов, например. А генерал Павлов посчитал такие действия излишними.
Почему?
Ответ здесь может быть только один. Спесь. Гордыня человека, приобщённого к «сокровенным тайнам» оперативного, стратегического значения. Человека, который стал вхож в самые верхние эшелоны военного командования государства. И который считал мнения руководства Наркомата Обороны и Генерального Штаба непогрешимыми.
Уверовав в свою собственную безнаказанность, он позволил себе рассуждать не о том, как выполнить приказ, а о том, как этот приказ проигнорировать. Здесь много ещё было, к сожалению, связанного с личными чертами человека, вознесённого столь стремительно к вершинам власти, избалованного славой и почестями. О чертах этих умолчу, но понятно, что сыграли они в случившемся не последнюю роль. Всё это и вылилось в деяние, называемое обычно казённо и сухо. Преступная безответственность.
* * *В военном деле Сталин был, повторю, дилетантом. Ему надо было многому учиться. Он этого не мог не понимать, поскольку никогда ранее этими вопросами углублённо не занимался. Понимал, думаю, и то, что это «обучение» будет стоить лишней крови нашим солдатам.
Но с началом войны ярко обозначилась и другая истина.
Она заключалась в том, что фактически учиться надо было и всему командованию Красной Армии.
Часто кивают на некий «кавалеризм» её предвоенного руководства. Противопоставляя ему молодых, энергичных и образованных «некавалеристов». Но ведь и наиболее яркие полководцы Отечественной войны, маршалы Жуков и Рокоссовский почти всю свою жизнь и почти до начала войны служили исключительно и только в кавалерии. Тимошенко, кстати, тоже. Иными словами, имели они опыт войны и службы в том роде войск, который никакой особой роли в современной войне не играл. А они этому опыту отдали всю свою сознательную жизнь почти до самого начала войны. И потому опыта и знаний для войны современной имели на тот момент, конечно же, недостаточно.
Вот один из самых ярких примеров.
В конце июля 1941 года, в боях под Смоленском, одному из них пришла в голову здравая мысль.
Маршал Советского Союза К.К. Рокоссовский. «Солдатский долг».
…Еще в начале боев меня обеспокоило, почему наша пехота, находясь в обороне, почти не ведет ружейного огня по наступающему противнику. Врага отражали обычно хорошо организованным артиллерийским огнем. Ну а пехота? Дал задание группе товарищей изучить обстоятельства дела и в то же время решил лично проверить систему обороны переднего края на одном из наиболее оживленных участков.
Наши уставы, существовавшие до войны, учили строить оборону по так называемой ячеечной системе. Утверждалось, что пехота в ячейках будет нести меньше потерь от вражеского огня. Возможно, по теории это так и получалось, а главное, рубеж выглядел очень красиво, все восторгались. Но увы! Война показала другое…
Итак, добравшись до одной из ячеек, я сменил сидевшего там солдата и остался один.
Сознание, что где-то справа и слева тоже сидят красноармейцы, у меня сохранялось, но я их не видел и не слышал. Командир отделения не видел меня, как и всех своих подчиненных. А бой продолжался. Рвались снаряды и мины, свистели пули и осколки. Иногда сбрасывали бомбы самолеты.
Я, старый солдат, участвовавший во многих боях, и то, сознаюсь откровенно, чувствовал себя в этом гнезде очень плохо. Меня все время не покидало желание выбежать и заглянуть, сидят ли мои товарищи в своих гнездах или уже покинули их, а я остался один. Уж если ощущение тревоги не покидало меня, то каким же оно было у человека, который, может быть, впервые в бою!..
Человек всегда остается человеком, и, естественно, особенно в минуты опасности ему хочется видеть рядом с собой товарища и, конечно, командира. Отчего-то народ сказал: на миру и смерть красна. И командиру отделения обязательно нужно видеть подчиненных: кого подбодрить, кого похвалить, словом, влиять на людей и держать их в руках.