А д о м а с. Вы сойдете с ума, если останетесь одна. Я не уйду. Видите, вот ключ от моей двери. (Уходит в свою комнату.)
З а т е м н е н и е.
Та же комната. Туманное утро. В окне очертания темно-серых домов. А д о м а с уже не похож на заключенного. Густые русые волосы отросли, на лице нет синяков и ссадин. Только в глазах усталость. Входит Т е р е с е — бледная, в темном платье, черные волосы падают на плечи, в руках поднос.
Т е р е с е. Выпейте кофе.
А д о м а с. Кофе?..
Т е р е с е. Ну да. Сегодня ведь воскресенье. А вчера мне привезли из деревни хлеба и масла. Я вас прошу. Ровно месяц, как вы вернулись.
А д о м а с. Ровно месяц?.. Разве? Я не считаю дней. Вас я вижу только по воскресеньям. Слышу: «Доброе утро» или: «Добрый вечер». И как вы торопливо запираетесь у себя на ключ.
Т е р е с е. Я ведь целый день в издательстве. Допоздна. Корректоров мало.
А д о м а с. А вы еще берете работу на дом?
Т е р е с е. Да.
А д о м а с. И не надоедает вам по пятнадцать часов расставлять запятые? Ужас!
Т е р е с е. А что теперь не ужас? Я хотя бы сижу за столом, где работал Паулюс, когда был редактором, пока не пришли гитлеровцы. Выпросила этот стол и притащила к себе в корректорскую, на «голубятню». Стол, и я за столом — вот уже я не одинока.
А д о м а с. С ума сойти… (Берет со стола листы корректуры.) А что это за разводы? Попали под дождь? Или это слезы?
Т е р е с е (резко). Не трогайте! Не смейте читать!
А д о м а с. Почему?
Т е р е с е. Чем меньше вы знаете, тем лучше! (Пауза, мягче.) Выпейте кофе.
А д о м а с. Спасибо. Не хочу.
Т е р е с е. Неправда. Вы голодны.
А д о м а с. Это вам кажется.
Т е р е с е (наливает кофе). Знаете, откуда этот кофе? Партизаны взорвали поезд с продовольствием. Банка кофе упала ко мне на стол. Садитесь.
А д о м а с. Не могу. Кусок застрянет в глотке. Уберите… Уберите свой хлеб!
Т е р е с е. Что с вами? Не пойму… (Кричит Адомасу, который снова взял в руки корректуру.) Положите!
А д о м а с. Ладно, не надо кричать.
Т е р е с е. Я же сказала. Вам лучше ничего не знать. Может, хоть вас убережем.
А д о м а с (подходит к окну, вяло). Последние листья… ветер их несет. И сучья голые. Верхушки словно обрубленные, похожи на виселицы…
Т е р е с е. Попробуйте, какой вкусный хлеб. Чудо!
А д о м а с. Следователь мне сказал: нынешнее поколение увидит чудо — новый порядок, оно будет исповедовать новую религию — крови и силы. Он был профессором философии… Да, люди видят уже это «чудо», и то ли еще увидят. Скоро мы и вовсе забудем, что умели жить без таких «чудес»… (Остановившись возле скульптурного портрета Тересе.) Топорная работа.
Т е р е с е. Неправда!
А д о м а с. Портрет прекрасной, счастливой женщины… Сейчас я вылеплю лицо человека, которого гвоздями прибивают к кресту, а он все живет… Его жалят змеи и скорпионы, а он все живет! Я вылеплю современного факира, — я видел его однажды, правда, мельком, я не успел разглядеть его новое лицо. Лицо человека, которого не запачкали кровь и грязь нашего века… Если это мне поможет выжить, я вылеплю его портрет!
Т е р е с е. Скажите, что с вами? Ночью вы, как заводной, бродите по комнате, — я слышу. Кого-то ругаете, выкрикиваете страшные слова. И голос у вас хриплый, не свой…
А д о м а с. Вам это чудится. Может, я просто смеюсь. Разве кругом мало смешного?
Т е р е с е. Вы кричите: «Мертвецы не умирают! Мертвецы не умирают!» Что это значит?
А д о м а с. Это я о себе.
Т е р е с е. Ужасно! Хочется заткнуть уши, бежать…
А д о м а с. Бежать? Куда? И от кого? От себя, Тересе? Я ведь тогда вернулся ради тебя. Шел в дом, оцепленный гестапо. Лез прямо в пекло, надеясь, что смогу оттуда вывести тебя. Какая глупость… А потом я вернулся снова, чтобы тебя поддержать, помочь… Не понимал, через что мне надо будет перешагнуть. Я тысячу раз твержу твое имя… и мне кажется, что я… сойду с ума.
Т е р е с е. Замолчите! Замолчите!
А д о м а с. Больше не могу. Пусть люди меня осудят, мне все равно… Я люблю тебя, Тересе…
Т е р е с е. Я уйду.
А д о м а с (загораживая дверь). Не уйдешь. Не пущу. Я люблю тебя. Все — твое имя, твои слезы… как мне заставить тебя поверить?..