Т е р е с е. Нет, нет… Молчите!
А д о м а с. Я люблю твой голос, твои руки… удивительные руки… Может, я и правда сошел с ума… Но я люблю тебя, Тересе…
Т е р е с е (кричит ему в лицо). Замолчите! Замолчите!
А д о м а с. Теперь меня никто не заставит молчать. Я прошел через муки, которые страшнее смерти. Ведь я уже один раз умирал — и душой и телом. Чудом удержался на краю. Но и это чудо было чудовищным… Жизнь вернулась ко мне как возмездие. Тересе! И все равно я хочу жить! Пусть среди руин, пусть среди мертвецов… Спаси меня! Только твоя любовь может меня воскресить.
Т е р е с е (шепотом). Во имя милосердия, пожалей…
А д о м а с. Ты — милосердие! Тересе! Ты…
Т е р е с е. Что вы говорите! О чем? Нет, нет! Вы все выдумали! Вы меня не любите, неправда! Вы любите себя, свою страсть. Вы цепляетесь за свою жизнь. А я? Как мне жить? Кто меня воскресит?
А д о м а с. Я вернулся, чтобы быть с тобой. Ты ведь одна, как и я. Ты тоже плачешь по ночам.
Т е р е с е. Да. Плачу. (Рыдая.) Плачу по Паулюсу. Говорю с ним, жалуюсь ему, им живу… Я должна вынести и его и свою судьбу. А у меня нет больше сил. И вы хотите взвалить на меня еще и вашу судьбу, ваши страдания… Разве мне их поднять? Что мне делать?
А д о м а с. Жизнь продолжается. У нее свои законы. Подчинись им, они все равно сильнее нас. Перестань думать о Паулюсе.
Т е р е с е. Нет! Не могу!
А д о м а с. Можешь. Заставь себя.
Т е р е с е (кричит). Нет! Нет!
А д о м а с. Перестань о нем думать. Ты его уже потеряла. Он молчит!
Т е р е с е. Нет! Он не будет молчать! (Шагнув к нему.) Хотя его уже нет, он не будет молчать!
Неожиданно слышен рев мотоциклов, он стихает возле дома. Мимо проходят невидимые г е с т а п о в ц ы. Шаги смолкают. Долгая, полная ужаса пауза.
(Шепотом.) Паулюса не расстреляли. Паулюс умер от пыток. Две недели назад. Мне это сказали вчера, когда я читала вон ту корректуру.
А д о м а с. Неправда! Паулюс жив!
Т е р е с е. Паулюса замучили насмерть…
А д о м а с (кричит). Он жив! Жив!
Т е р е с е (спокойно). Он никого не выдал. Не назвал ни единого имени. Молчал. Его пытали днем и ночью. Много дней и ночей подряд. А он ведь так плохо переносил боль…
А д о м а с (кричит). Не говори о нем! Слышишь? Не говори о нем!
Т е р е с е (спокойно). Не могу. Я молилась, просила господа, чтобы Паулюс не выдал товарищей. И он не выдал. Понимаете, не выдал! Теперь я ничего не боюсь.
А д о м а с. Ты все это выдумала! Паулюс жив! Очнись! Слышишь? (Трясет ее за плечи.) Ты спятила! Он жив!
Т е р е с е (вырываясь, бьет Адомаса по лицу). Вот вам! Вот! Вот!
Адомас стоит, словно окаменев.
З а т е м н е н и е.
Та же комната, та же едва заметная лестница. За окном на голых ветвях крупные капли дождя. Он, как видно, моросит уже много дней — холодный, меленький, упорный. На рояле — большой букет цветов. Купить его было не просто: попробуй найди сейчас в городе хоть один цветок! А цветы прекрасные, это чудо, из-за которого можно забыть о хлебе и страданиях. Т е р е с е за роялем, играет «Балладу» Шопена. А д о м а с работает над скульптурой, которую он назвал «Женщина в бурю».
Т е р е с е (оборачиваясь). Я играю для тебя, а ты не слушаешь.
А д о м а с. Слушаю… Шопен мне всегда помогает работать… (Лепит.) Да, разум доказал свою немощь, а вот вдохновение…
Тересе кончает играть, а он садится на пол возле своей скульптуры.
Черт! Ей-богу, замечательно!
Т е р е с е. Давно не играла. Все время беру не те ноты. А ты еще оборачиваешься и смотришь мне на руки.
А д о м а с. Твои руки мне нужны.
Т е р е с е. Хоть они и фальшивят?
А д о м а с. Все равно. (Помолчав.) Женские руки сводят меня с ума. Это самое совершенное творение природы.
Т е р е с е. Адомас…
А д о м а с. Что?
Т е р е с е. Я хотела тебе что-то сказать…
А д о м а с (работая). Да?
Т е р е с е. Лучше я расскажу тебе сон. (Долго смотрит на него.) Ты был такой красивый. С длинными седыми волосами, могучий, как бог. Нес на плечах громадные бревна. Строил на опушке леса дом. Похожий на гнездо, прилепившееся к скале. Ты говорил: «Здесь мы с тобой будем жить. Скоро настанет ночь, взойдет луна…» И вдруг вошла женщина в белом и принесла корзинку с едой и питьем. Но там была вовсе не еда, а тайна, великая тайна. И женщина говорит: «Ты меня позови, я приду». Потом я вдруг поняла, что это я сама.