Всю первую ночь после смерти мамы они пролежали в постели, обнявшись, не говоря ни слова. Вику временами охватывала дрожь как от холода, хотя в доме было жарко. А в ночь после похорон она вдруг разрыдалась. Алексей, выйдя из дремоты, осторожно взял жену за вздрагивающее плечо:
- Что случилось, милая? Ну, что с тобой, скажи мне. пожалуйста?!
- Маму жалко. Ей так хотелось о чём-то со мною поговорить в тот последний день, а я.
Алексей Витальевич, знавший, что его жена наделена и совестью, и развитым чувством справедливости, услышал такие слова, которые послужили для него ещё одним подтверждением обоснованности его глубоких чувств и привязанности к супруге. Виктория, отвергнув его утешения, сказала в ту ночь, что Ольга Алексеевна была и для неё самой настоящей (она выделила эти слова) матерью и что следовало бы и было возможным уделить ей хотя бы немного больше времени и внимания. Всё же Алексею Витальевичу как-то удалось утешить жену, а потребовавшиеся от него при этом душевные усилия и находчивость обеспечили ту необходимую нагрузку, которая позволила и ему самому погрузиться в неглубокий сон.
Но с каждым последующим днём Викторией стала всё больше овладевать какая-то иная грусть. Жена всё больше погружалась в задумчивость, потом по её лицу стало заметно раздражение, вызываемое, как ни странно, именно вниманием мужа. Дальше – больше. Впрочем, Фёдорову не пришлось долго раздумывать о причинах таких изменений в настроениях супруги. Вскользь брошенная фраза, к тому же ещё – полунамёком, примерно через неделю после похорон, мгновенно объяснила происшедшие изменения. Это были мысли о другой трагедии, происшедшей в тот же самый несчастливый последний рабочий день недели – тринадцатого июня. Мысли о тех событиях терзали и самого Фёдорова, но постепенно были вытеснены повседневными трудами и хлопотами при уходе за умиравшей матерью.
То происшествие, хотя и случилось оно на пару часов позже двойного перелома бедра у матери, стало известным Фёдорову раньше, немедленно. Оно лишило их обоих – и его самого, и его супругу, последних надежд на обретение потомства. Было это так.
Пятница, тринадцатое июня, выдалась жаркой, безоблачной, сулившей не только отдых на берегу, но и возможность искупаться в море – впервые в этом году. Фёдоров ещё раз оглядел небо и уселся в машину. Вскоре он оказался на дороге, ведущей в Калининград. Дело близилось к вечеру. Попутных машин было немного. Зато встречные попадались всё чаще. За „Двадцатым километром" они мчались к морю уже сплошным потоком. Алексею Витальевичу то и дело приходилось изворачиваться, проявляя раллистские навыки, чтобы избегнуть столкновения с каким-нибудь внедорожником или БМВ, шедшим на обгон, не обращая внимания на автомобили, движущиеся по встречной полосе.
Ездить по городу после прихода к власти "реформаторов" становилось с каждым годом всё труднее. Грубейшие нарушения правил движения стали нормой. Разграбившие общенародное добро негодяи не считались ни с кем, уподобляясь при движении по улицам города лыжникам-слаломистам. Они не подавали никаких предупредительных сигналов, по обыкновению требуя убраться с дороги тех, кто двигался по городу с разрешённой скоростью или же на более старых, тем более – советских, машинах. За городом же владельцы дорогих машин, купленных отнюдь не на заработки, нагло шли на обгон, в лобовую атаку, уверенные в том, что встречный свернёт на обочину, затормозит или пропустит как-нибудь иначе нового хозяина жизни.
Вот и сейчас один такой деятель высунулся из-за автобуса, шедшего вместе со всеми в потоке на Светлогорск, увидел, что за „фордиком" дорога свободна, и рванул на обгон, включив звуковой сигнал. У Фёдорова, ехавшего на скорости около семидесяти, не было никакой возможности затормозить, вписавшись между придорожными деревьями. Мгновенно оценив ситуацию и почувчтвовав лёгкий холодок в груди, он взял чуть левее – ближе к встречным, мчавшимся по узкой асфальтовой полосе, включил дальний свет и звуковой сигнал. Нахал на „Фронтере" вильнул и отказался от обгона. Фёдоров успел заметить, как в открытом заднем окне внедорожника мелькнула волосатая рука, будто бросавшая что-то. Так и есть! Это была бутылка. Увернуться от неё не представлялось никакой возможности, но этого и не понадобилось: завихрения воздуха, вызванные движением автобуса впереди „Фронтеры", отклонили траекторию бутылки и она разбилась о дорогу метрах в пяти за „Фиестой" Фёдорова. В зеркало заднего вида он видел красное пятно, расплывшееся по асфальту.
Года за два – три до описываемых событий Фёдоров переиначил старый анекдот на тему о незаконном получении водительских прав. Предпринимателя, проехавшего перекрёсток на красный свет, сидящий рядом с ним приятель спрашивает:
- Вован! Ты чё?! Красного не видел? Права-то у тебя есть?
- Всё путём! В ГИБДД мне ещё на новый год права подарили!
За мостом возле бывшего штаба Одиннадцатой армии встречная полоса почему-то казалась менее загруженной, а поток, шедший к городу, стал значительно плотнее. Теперь скорость составляла не более полусотни километров в час. На такой скорости ветер уже не успевал выдуть из салона жар, исходящий от припекаемой солнцем крыши. Фёдоров взглянул на часы: пожалуй, он может не успеть к концу рабочего дня Вики. У въезда в город стоял усиленный милицейский пост. Гаишники, как обычно, выхватывали из потока самые безобидные машины, такие, водители которых вряд ли имели связи или сверхдоходы, зато в чём-то могли оказаться нарушителями. Фёдоров сознавал, что и машина, на которой он ехал, близкая к возрасту совершеннолетия, и весь его внешний облик выдавали принадлежность именно к такой категории. Но ему повезло: гаишники как раз задержали „Пассат", двигавшийся в потоке места на три впереди него. За милицейским постом дорога была свободна, и Алексею Витальевичу удалось наверстать упущеное и вовремя прибыть к месту работы супруги.
Вскоре со своей обычной доброй и какой-то по– детски доверчивой улыбкой она вышла на стоянку. Садясь в машину, жена сказала Фёдорову:
- Фу-у! Наконец-то рабочий день кончился! Сегодня меня совсем задёргали! Голова раскалывается!
- Что, опять кредитные дела?
- Ну да! Представляешь, требуют, чтобы я заключение без документов делала!
- А ты не поддавайся! Отвечать ведь тебе придётся, если что не так!
Она согласилась. Правда, тут же предложила:
- А может, мне сесть за руль? Развеюсь.
Мог ли Фёдоров, был ли вправе при таких обстоятельствах позволить это беременной жене, донельзя уставшей на работе и чувствующей недомогание? И он без колебаний отверг её идею:
- Устала – отдыхай. У тебя на каждой чёрточке лица написано: утомлена.
- Утомлена – не то слово. Измотана.
- Тем более! Рисковать не будем.
- К тому же тремя жизнями, – согласилась она.
Знать бы, что случится. Ах, как это бывает важно – знать наперёд, что произойдёт. Спрашивается, был ли виноват Фёдоров на самом деле в том, что случилось вскоре после этой беседы…
Вика тогда согласно кивнула, а Фёдоров запустил мотор, одновременно включив указатель левого поворота. Через какое-то время они уже ехали по Советскому проспекту к выезду из города, двигаясь в левом ряду, рядом с трамвайными путями. Правый ряд был занят автомобилями, припаркованными как попало и не взирая на запрещающие знаки. Но чем дальше от Северного вокзала, тем свободнее становилась дорога. Так что на перекрёстке с улицей Чайковского Фёдорову удалось немного опередить трамвай, всё время шедший рядом. Оставался какой-нибудь километр до улицы Яналова. А там двигаться станет гораздо проще.
Не успел Фёдоров об этом подумать, как вдруг почти прямо перед капотом оказалась пошатывающася фигура крепкого молодчика со складчатым бритым затылком. Двигаясь в узком коридоре между трамваем и припаркованными машинами, Фёдоров не заметил, откуда вынырнул этот тип. Не глядя ни на кого, он рванул незапертую дверцу своего „Мерседеса". Между этой дверцей и вновь нагнавшим трамваем проскочить не удастся, слишком узко. На то, чтобы остановиться, не хватит метров трёх – пяти. Всё это Фёдоров оценил мгновенно, ещё до этого неосознанно начав тормозить. В ушах его звенел испуганный крик жены: – Лёшенька!!!