- Лёшечка! Когда же ты научился так вкусно готовить? Ведь, если по совести, я тебя и близко к кухонной плите не подпускала – не мужское это дело!
- Знаешь, мама, – ответил Фёдоров со смехом, но внутренне холодея от того, что его проницательная мать может о чём-то догадаться, интуитивно добраться до истины. – Во-первых, сколько я за твоей работой наблюдал! А, во-вторых, за время стройки кое-какие навыки приобрёл. Но, если тебе с Викой не нравится, – больше не стану вас отравлять.
- Нет уж! Отравляй, моё солнышко! В рестораны мы не ходим, так пусть дома будет что-то по-настоящему фирменное! – вмешалась Вика, подошедшая к концу разговора.
Тем дело и кончилось.
Фрагменты прошлого.
Алексей Витальевич в очередной раз позвонил в морфологическую лабораторию, которая располагалась на территории областной больницы, то есть километрах в двух от него.
- Татьяна Петровна, когда вы, наконец, передадите мне журнал?! – спросил он у своей младшей научной сотрудницы, подошедшей к телефону.
В ответ он услышал не слишком вразумительное объяснение:
- Ой, вы знаете, Алексей Витальевич, такая нескладуха! Маргариты Станиславовны сейчас нет. А без неё что я могу? Я же ничего не решаю.
Фёдоров раздражённо опустил трубку на рычажки телефонного аппарата.
Ему не понравился и сам ответ, и тон, выдававший неискренность и неуверенность подчинённой. Уже в третий раз он требовал от руководительницы лаборатории Маргариты Станиславовны Ершовой журнал регистрации данных измерений и в третий раз выслушивал отговорки, в сущности, означавшие отказ. В чём дело?! Ведь Маргарита, непонятно каким образом числившаяся без учёной степени в должности с.н.с., не могла не знать, что сроки сдачи годового отчёта жёстко определены, что его просьбы – это не прихоть, не каприз строгого руководителя, а необходимость. Как он мог писать отчёт, не имея исходных данных? Но именно этого и хотелось Ершовой, которая представила ему две недели назад выполненные ею весьма поверхностно обобщающие заключения, с улыбкой сообщив, что, вот де, их группа облегчила ему дело, выполнив за него часть работы. Фёдорову было ясно, что за улыбкой скрывалась неискренность, за которой ему померещилось нечто вроде тревоги. Содержание же ответа о якобы выполнении работы за него выдавало скрываемую неприязнь. Впрочем, последнее Алексей Витальевич отнёс на счёт того, что с его появлением здесь три года назад заметно осложнилось положение старшей научной сотрудницы – "бусика" (так принято в их среде называть сотрудников без учёной степени, то есть б.у.с.), снизилась её значимость, а так и не доделанная за эти долгие годы диссертация стала вызывать сомнение и в желаниях, и в способностях, и в квалификации соискательницы учёной степени.
Фёдоров ещё раз набрал номер лаборатории, выяснив прежде всего, вернулась ли Ершова, и, дождавшись, пока она подойдет к аппарату, вежливо, но достаточно жёстким тоном сказал:
– Здравствуйте, Маргарита Станиславна! Вы помните, какое сегодня число?.. Прекрасно! Поэтому в течение часа, пожалуйста, организуйте доставку журнала ко мне! Завтра утром можете сами снять здесь лабораторию с пульта охраны и забрать журнал назад!
Лаборатория, хотя она и располагалась в одном из корпусов университета, фактически числилась за Министерством среднего машиностроения и считалась секретной, как и хранившиеся в её шкафах и сейфах материалы исследований. Единственно открытыми данными во всей теме были те, которые получали под руководством Ершовой и журнал с результатами которых требовался Фёдорову для составления годового отчёта. Тем не менее, Маргарита тоже имела так называемый допуск. Получила его года за два до самого Алексея Витальевича, прибывшего в город молодого доктора наук, назначенного вначале ответственным исполнителем темы, затем её руководителем. Приехав в Калининград, Фёдоров был удручён и разочарован.
Разочарован уровнем исследований, который не соответствовал даже имевшейся весьма добротной аппаратуре. Удручён отношением тех, кто числился научными сотрудниками. Сам он, с юности занимаясь наукой, был не просто убеждён, а знал, что научная работа – это не просто работа, это не только вид деятельности, но и – прежде всего – образ жизни. Только если поиск новых знаний или, несколько высокопарно выражаясь, поиск истины станет главным в жизни, лишь тогда возможен серьёзный результат. И этот результат, вернее – результаты окупят все труды, скучную рутину единообразно организованных бесчисленных опытов, их частых неудач, бессонницу от переутомления, а порой и невозможность встретиться с друзьями, сходить в театр, кино. Когда получаешь долгожданные результаты, точнее – Результат, видишь, что он – действительно нечто новое, потенциально или реально полезное, когда понимаешь, что были не напрасными все мучительные сомнения в правильности выбранного направления исследований, в организации опытов и постановке задач, потому что Результат говорит и сам за себя, и подтверждает: "Ты был прав, не ошибся!",– вот тогда и чувствуешь именно то, что называется счастьем. Тогда всё вокруг начинает восприниматься иначе, становится ярким, радостным, тогда понимаешь, что живёшь не зря, что от тебя есть какой-то прок, нечто новое, что-то полезное.
К тому же, Фёдоров поначалу никак не мог понять причин того, что Ершова отнюдь не спешила завершить работу над кандидатской диссертацией. Более того, заходя в их лабораторию, Алексей Витальевич всякий раз – исключений не было – заставал всех трёх её сотрудниц (одной с.н.с. – Маргариты и двух младших, то есть м.н.с.) за чаепитием и приятной беседой. Только техник лаборант Виктор был всегда занят чем-то существенным по своей части: то отлаживал микротом, то ремонтировал электронный микроскоп, то добивался идеальной работы вакуумных насосов. Сотрудницы неизменно с улыбками приглашали Фёдорова присоединиться, и он временами соглашался, временами – отказывался, ссылаясь на какие-либо дела. Лишь постепенно он стал понимать, что для этих молодых женщин и их руководительницы, постарше, наука – не только не главное в жизни, а вообще лишь вид непыльного и неплохо оплачиваемого способа добычи средств к существованию, весь смысл которого, к сожалению, лежал в тряпках, гостева– нии или встрече гостей, в общем, во всём том, что проще и понятнее назвать одним словом – потребление. Тогда Фёдорову стало понятным, что не только его приход сюда, но и весь его стиль работы – с продуманной планировкой времени, то есть, максимально насыщенным его использованием, да и просто работоспособность, стали ничем иным, как вызовом всему местному укладу. Пусть этот вызов и был непреднамеренным и не осознаваемым им самим – новым руководителем.
В самом начале Фёдоров вполне искренне хотел помочь Маргарите скорее завершить диссертацию, просил в конце рабочего дня задержаться, чтобы обсудить её трудности, выяснить, в чём нужна помощь. Сперва Маргарита соглашалась, рассказывала о встретившихся трудностях. А Фёдоров, объясняя, что он не морфолог, всё же помогал: несколько раз быстро организовывал то вроде бы нужную Ершовой консультацию, то доставку редких реактивов или красителей. Но, видя, что благодарность и улыбки сотрудницы за помощь на деле скрывают растущую тревогу и даже неприязнь, оставил это. Маргарита бесспорно увидела, что Алексей Витальевич не понимает её, не видит её истинных намерений. Желая продлить это непонимание и, в свою очередь, не понимая, что на фоне его работоспособности все они вскоре станут выглядеть бездельницами, видя огорчение Алексея Витальевича, она благодарила за помощь и уклонялась от неё, ссылалась то на болезнь дочери, то на ревность мужа – моряка, который в кои-то веки оказался дома. Как-то раз даже принесла бутылку коньяка в подарок на день его рождения. При этом, увидев, что Фёдоров не разбирается в винах и не смог оценить редкость и дороговизну презента, пояснила: "Муж из Санта-Круса привёз!" Фёдоров в ответ удивлённо мотнул головой и, догадавшись, что отказываться нельзя, поблагодарил. После этого случая он перестал атаковать Ершову своими предложениями о помощи в завершении (да в завершении ли?!) диссертации.