Затронутые Десятым, практически лишь намёком, имена покойного партийного руководителя Белоруссии Машерова и секретаря Ленинградского обкома Романове впервые заставили генерала задуматься об обстоятельствах гибели умного, мужественного и честного белоруса и дискредитации патриота из Ленинграда. Тот непроницаемый мрак, который окутывал смерть руководителя Белоруссии, в сочетании с официальной версией о заурядной автодорожной катастрофе заставил Шебуршина содрогнуться: в суде бы этого он доказать не смог, но для себя уяснил: эта катастрофа организована высшими чинами из его конторы! Но ещё большую дрожь вызвали конкретные имена заказчика и организатора гибели Машерова, которых опытный разведчик сумел вычислить на основании множества косвенных улик и нескольких мелких, но для него явных фактов. В этом свете полунамёки Десятого выглядели предостережением, но одновременно и ещё одним доказательством правоты гостя из будущего. На секунду в душе у Шебуршина мелькнул упрёк: "Во что же он меня втягивает?!" Это было естественной реакцией, связанной с опасением за свою жизнь. Но те же самые обстоятельства, что вызвали этот страх, окончательно излечили генерала от того, что он сам теперь называл "аппаратной болезнью". Патриотизм и врождённая порядочность требовали от генерала хотя и тщательно продуманных, но активных действий. Без риска тут никак не обойтись!
Впоследствии, осторожно собрав сведения о Романове, Шебуршин с лёгкостью смог ещё раз подтвердить для самого себя участие в этой акции дискредитации людей из Конторы. Кроме того выходило, что созданное по личной инициативе Андропова Пятое управление – управление борьбы с идеологической диверсией ("Пятка") как раз такие диверсии и осуществляло. Но как же быть с главой управления?! Боевой генерал Отечественной войны Филипп Данилович Папков не вызывал у Шебуршина хотя бы доли тех сомнений и упрёков, которые он, как оказалось, заслуживал! Впрочем, именно так и должно было быть: тот ведь своего рода Штирлиц, только – наоборот! Зато прекрасно объяснялась последующая служба Папкова у еврейского финансового магната Гусицкого, о которой рассказывал Десятый. Леонид Иванович в связи со всеми вскрывшимися обстоятельствами начал чувствовать себя разведчиком, чудом оказавшимся на высоком посту в стане врагов. Самое трудное и самое страшное заключалось в том, что при всём этом он находился не в чужой стране, а на Родине, у себя дома. Получалось ещё, что его резидентом был тот внешне молодой человек, которого он окрестил "Десятым".
Генерал не мог всерьёз отнестись к кандидатуре Лукашенко. И вовсе не потому, что этот молодой (28 лет) человек был колхозным бригадиром. Просто развиться в крупного государственного деятеля его заставили особые условия, особая нужда – те, которые возникнут десятью (всего лишь десятью!) годами позже. Нужен был кто-то иной, с опытом работы в цековской кухне, как на это и намекал Десятый. Конечно, лучше всего бы с такой ответственной задачей справился бывший партизан, честнейший патриот Машеров. Потому-то он и убит. Романов – слабее, и у него нет того непререкаемого авторитета, что был у покойного белоруса. Видимо так и расценивали враги обоих этих людей. Потому и прибегли всего лишь к неопасной для жизни клевете об использовании царского музейного сервиза на свадьбе дочери Романова.
Шебуршин стал обдумывать способы реабилитации Романова. Другой задачей стал поиск иных кандидатов, в том числе и среди тех лиц, которых упомянул Десятый. Ещё в самом начале их долгой беседы гость счёл нужным пояснить, что он всего лишь патриот, у которого есть точные сведения о катастрофе страны и о ряде "засветившихся" (Десятый выделил это слово) предателей – организаторов и соучастников; что у него нет ни необходимых знаний, ни навыков, ни возможностей для поиска, подготовки и "проталкивания" кандидатур вместо главных предателей. Генерал при этом полагал, что ему необходимо получить от Десятого ещё и сведения, позволявшие обрести для себя такого помощника, который мог бы способствовать продвижению кандидата взамен предателя Горбачёва.
Размышляя обо всём этом, Леонид Иванович пришёл к выводу, что Десятый был прав, выбрав его: кому, как не профессионалу нелегальной разведки, надлежало искать недостающую информацию, необходимую для предотвращения катастрофы. Другим выводом генерала было то, что он ничего не сможет сделать без риска роковой ошибки, если не будет располагать информацией, доставленной из будущего Десятым. Ни в объективности, ни в точности сведений, сообщаемых ему Фёдоровым, сомнений более не осталось. Особенно теперь, после проверки тех данных, что передал Десятый во время их ноябрьской встречи. Более того, основываясь на этих сведениях, генерал заподозрил связь некоторых из высших лиц Комитета с теми, кто по данным Фёдорова впоследствии окажется предателями.
Результаты проверки привели опытного разведчика в ужас, хотя в одиночку ему удалось осуществить лишь самые первые шаги, элементарные меры. Он принял решение: медлить нельзя, иначе будет поздно! После этого генерал незамедлительно приступил к разработке плана и легенды, необходимых для перевода Десятого в Москву. Используя личные, не контролируемые никем связи, подготовил частную квартиру для размещения в ней Фёдорова на первое время; через достаточно длинную цепочку подставных лиц заручился поддержкой для перевода его в один из НИИ в качестве докторанта. Самым трудным, как выяснилось, было делать всё самому, но при этом не „засвечиваться". Оказывается, находясь на руководящей должности, он поотвык от непосредственной агентурной работы.
На тридцатое декабря он лично приобрёл обратный купейный билет до Москвы и отправил его обычным письмом в Воронеж на главпочтамт, „до востребования". О таком способе связи он условился с Десятым без малого месяц назад – на всё той же второй ноябрьской встрече. В ожидании приезда Фёдорова Шебуршин не сидел без дела. Нет, речь шла не о обычных служебных обязанностях (которые, кстати, он теперь постепенно, но неуклонно изменял). Генерал продумал и составил список неотложных практических дел и сведений, которых недостаёт для их выполнения и которые теперь обязан был ему предоставить Десятый. А пока что, до Нового года, придётся несколько дней подождать необходимых ответов. Но это обстоятельство уже не так сильно тревожило генерала, как в первые дни после выявления им предателей в самой Конторе. Непонятно почему, но теперь генералом всё более овладевало интуитивное предчувствие успеха, благоприятного исхода в тяжком и многосложном, сверхответственном, но таком благородном и нужном деле спасения Страны, её Народа, в возвращении их на роль Ведущих в развитии Человечества, что было незаметно утрачено после убийства Сталина и речи Хрущёва, написанной для него в ЦРУ.
Эпилог.
Вскоре после утверждения ВАК докторской степени, в один из по-особому душных июльских дней 1984 года Фёдоров подошёл к полуоткрытому окну своей тесной однокомнатной квартирки в Ясенево и выглянул наружу. Отсюда, с третьего этажа было прекрасно видно, как ребятня играет в просторном дворе. Тридцатиградусная жара их видимо совершенно не тяготила. Вот группа девочек среднего школьного возраста играет в классики. Трое малышей увлечённо строят в песочнице башню, а худощавый подросток из соседнего подъезда, сосредоточенно возится с мотоциклом. Июль – разгар каникул. К тому же, сегодня суббота.
Алексей Витальевич подошёл к тумбочке, на которой было установлено два телефона – обычный и "вертушка", по которой он мог, не опасаясь прослушивания, связаться с председателем КГБ генерал-полковником Шебуршиным. Фёдоров прекрасно знал, что генерал сегодня, как, впрочем, и во все остальные субботние дни, на работе. Но он не любил, чтобы его в эти дни тревожили без крайней нужды. Субботы генерал посвящал планированию работы. Как правило, часов до двенадцати он работал в одиночку, а затем следовали вызовы руководителей тех управлений или отделов, чья работа требовала в этот момент особого внимания шефа.