Время сейчас было особенно ответственным и напряжённым. После смерти генсека Андропова, последовавшей 9 февраля, СССР оказался в глубокой международной изоляции. Этому в немалой степени содействовали те самые шаги в "разрядке", с односторонними уступками Западу, на которые пошёл Андропов. Среди прочего, он предпринял вывоз и уничтожение наших ракет в европейской части страны. Поспособствовала бы изоляции и та провокация в сентябре восемьдесят третьего, когда американцы разыграли спектакль с якобы сбитым над нашей территорией южнокорейским лайнером. Благодаря Фёдорову истину удалось своевременно вскрыть и обнародовать. На самом– то деле был послан самолёт-разведчик. А пассажирский самолёт использовался как прикрытие и был затоплен самими американцами в совершенно другом месте. Людей они никогда не жалели: что там какие-то десятки пассажиров в сравнении с более чем сотней миллионов индейцев, уничтоженных в начале истории США. Кроме того, коренные жители Северной Америки до конца двадцатых годов XX века считались в США иностранцами!
Без малого год Фёдоров безвыездно находился в Москве. Вначале на нелегальном положении, хотя и как докторант с периферии. Но это было лишь легендой, прикрытием, позволявшим Алексею Витальевичу не быть ни в Воронеже, ни в том московском НИИ, к которому его прикрепили в качестве докторанта. Жил он без прописки в частных квартирах, поиск которых организовывал для него Шебуршин. Генерал требовал от Фёдорова немедленной смены такого жилья по его сигналу. За девятнадцать месяцев, прошедших с памятного дня их встречи на подмосковной даче в конце ноября 1982 года, сделано было немало, но далеко не достаточно, чтобы успокаиваться или считать, что катастрофа уже не может свершиться.
Отношения с генералом сложились своеобразные. Ещё во время ноябрьской встречи в восемьдесят втором тот потребовал, чтобы Фёдоров в общении с ним забыл о его генеральском звании и должности, обращался только по имени и отчеству. Генерал утверждал, что они соратники и что субординация мешает их совместной конспиративной работе. Сам же он обращался к Фёдорову на равных, всегда уважительно, по имени и отчеству. Прибегал к таким оборотам речи: "Что бы вы могли мне здесь посоветовать?" "Не считаете ли вы, что я должен. ?" " Ну, давайте, предлагайте, какое решение в этом вопросе нам следует принять!" И такой стиль действительно помог: Фёдоров чувствовал себя свободно, держался раскованно, что способствовало лучшей работе и его мыслительного аппарата, и памяти, и генерации идей. Порой было невозможно определить, кому из них двоих принадлежала та или иная идея, кто предложил то или другое решение.
При этом, однако, Фёдоров ни на секунду не забывал ни о той колоссальной ответственности, которую взял на себя, ни об огромном доверии, которое ему оказал начальник ПГУ КГБ СССР.
Времени было мало, а дел слишком много. К тому же, Шебуршин не мог, не имел ни возможности, ни права забросить свою официальную работу, которую требовала от него официальная должность. Тем более что внешняя разведка теперь приобрела одно из ключевых значений во всём сложном комплексе операций, необходимых для предотвращения государственной измены. Той измены высшего руководства СССР, что привела и к поражению страны в "холодной войне", и к последующей утрате суверенитета, и к личной трагедии Фёдорова. К тому же генерал не имел права на ошибку в выборе помощников. Так что он долгое время работал один. Нередко по восемнадцать часов в сутки. Поэтому неудивительно, что однажды Шебуршин пришёл на конспиративную встречу совершенно больным, с тёмными кругами под уставшими глазами. Фёдоров почувствовал острую жалость: ведь это он втянул человека во все эти тяжкие хлопоты, взвалил на его плечи груз такой ответственности. Вот из-за этого-то в один из важных моментов беседы, когда генерал бросил карандаш и с гримасой на лице стал растирать затылок, он не выдержал и сказал:
- Иванович! Так нельзя! Опять, наверное, давление под двести? Всем нам как никогда нужно ваше, именно ваше здоровье! Неужели так и не удалось найти помощников?
- Ничего, Витальевич, прорвёмся. Ну вот, уже полегчало, – с несколько натянутой улыбкой ответил Шебуршин, подхватывая предложенный ему фамильярный тон и похлопав Фёдорова по колену. – Как раз сегодня удалось окончательно уладить вопрос о моих помощниках. О наших помощниках, – поправил себя начальник ПГУ – Но встречаться сейчас с ними было бы для вас преждевременно, даже опасно! Так что на связи у вас пока остаюсь я.
После этого запомнившегося совещания отношения соратников стали ещё более тёплыми и доверительными. В результате работа пошла легче. Собственно, в обязанность Фёдорова входила, в основном, необходимость вспоминать и потом давать генералу ответы, касающиеся тех или иных лиц, событий, их прямых и отдалённых последствий. Отсюда вытекала и вторая главная функция или обязанность Фёдорова: консультирование. Это было сложнее: Алексею Витальевичу приходилось вспоминать, что и как было сделано в той или иной сфере во время прежней его жизни (жизни в предотвращаемой реальности). Планируя свои действия, смысл и назначение которых должны были оставаться секретом для всех кроме них двоих, Шебуршин прибегал к советам Фёдорова для того, чтобы избежать нежелательных последствий, предотвратить ошибки. Он стремился узнать, а не делалось ли то же самое или нечто похожее в прежней действительности предателями и врагами. Фёдоров был рад, что в своё время, в той реальности, он внимательно и целенаправленно изучал, собирал и обдумывал сведения о событиях в стране и за рубежом. Правда, делал он это в иных, чем теперь требовалось, целях. Поэтому иной раз Алексей Витальевич затруднялся незамедлительно дать Шебуршину ответ и просил отсрочки, чтобы вспомнить. Но пока что, судя по всему, до сих пор его консультации были правильными, а воспоминания – точными. Во всяком случае, Шебуршин уже не раз после очередной удачной операции говорил ему:
– Ну и память у вас, Витальевич! Просто феноменальная!
На конспиративные встречи генерал редко приходил с пустыми руками. Чаще всего он приносил Фёдорову редкие фрукты и медикаменты для поддержания умственной работоспособности и улучшения памяти. Фёдоров поначалу стеснялся, отказывался. Тогда генерал счёл нужным пояснить:
- Поймите вы, скромник! Это не подарок, не угощение и не взятка! Ответьте, вы здесь что – на развлечении, на отдыхе или на работе?
- Вообще-то, наверное, на работе… Как доброволец, конечно,– неуверенно ответил Фёдоров.
- На работе! И только на работе! Причём на конспиративной! А всё это часть вашего официального пайка. Не можете же вы светиться в очередях, подполковник!
- Какой я подполковник? Я гражданский…
- Были. до вчерашнего дня. Пока что ваше досье у нас анонимно, а выйдете на свет – получите погоны, а вместе с ними и легальное положение! В общем, давайте, оставим всё это и перейдём к обсуждению дел! Их и так слишком много, в отличие от времени!
В тот раз, в сентябре восемьдесят третьего, они продумали операцию разоблачения американской провокации со сбитым южнокорейским авиалайнером. Фёдорову удалось вспомнить мельчайшие детали, опубликованные в этой связи в начале XXI века. Как следствие, была организована экспедиция, вернее – две: в задачу одной входил поиск и подъём тех обломков, которые имитировали аварию, а вторая должна была поднять (и таки подняла!) обломки южнокорейского самолёта и остатки потопившей его американской ракеты. В подъёме обломков из обоих мест участвовало то самое калининградское судно, которое в иной реальности предоставили американцам для съёмок фильма „Титаник". Поднятые со дна океана находки стали экспонатами, которые удалось выставить на публичное обозрение в Париже. Результат операции был громким. Более того, США не придумали ничего лучше, как организовать поджог выставки. Однако советские разведчики в Париже не дремали: американская диверсия была не только своевременно разоблачена, но ещё и отснята на киноплёнку французскими журналистами. А незадолго до этих событий Шебуршину с Фёдоровым удалось предотвратить провокацию с высылкой из Франции полутора сотен советских граждан.