Этого сделать не удалось. Он повернулся лицом к задавшей вопрос стройной темноволосой девушке, и лицо его густо заалело. Это была ОНА! В той жизни всё произошло несколько иначе. И диссертацию жестокий Аполлоша в тот год ещё не пропустил к защите, и ОНА уже сидела в вагоне, а он появился позже, и чемодан выпал из рук не у него, а у неё. Фёдоров заволновался, но тут же сумел взять себя в руки. Всё же долгие месяцы конспиративной работы в паре с главным разведчиком страны многому его научили. Да, и знание будущего помогало. Наконец, и это было главным, раздвоенность сознания полностью исчезла. Ко всему прочему, он превосходно знал её вкусы и предпочтения. Знал, что и как следовало говорить, а о чём умолчать. Глянув на лицо девушки, вошед-шей в его отделение вагона, он со своим шестидесятилетним жизненным опытом понял, что уже отмечен ею. Благодаря своему знанию характера этой девушки, столь дорогой ему, увидел, что отмечен положительно. В той реальности это случилось позже, на развитие отношений потребовалось несколько лет. Впрочем, поскольку критерий раздвоения сознания молчал, выходило, что он и вправе, и может несколько ускорить развитие событий в своей личной жизни.
Но в данный момент он не спешил входить в контакт со своей будущей женой, помня из той жизни, что более близкое знакомство началось лишь после того, как проводница принесла чай. Наконец, чай был принесён. И тут Фёдоров допустил, как ему показалось, ошибку.
- Садитесь, Виктория Петровна, ближе к окну, – предложил он. – Ведь это же ваше место. Моё верхнее.
Девушка вкинула на него удивлённый, пожалуй, даже чуть испуганный взгляд своих сероватых глаз с зелёными искорками:
- Откуда вы меня знаете?!
Фёдоров спохватился, испугался, опять покраснел, что было с ним в жизни всего несколько раз, а сегодня вот уже второй раз подряд. Он замялся с ответом и подумал, что при всём прекрасном знании характера, привычек, симпатий и психологических особенностей своей жены в той жизни, ему трудно будет завоевать её расположение теперь. Но чувство раздвоенности не возникало. Он заметил, что и заминка с ответом, и смущение вызывают у девушки всё больший интерес к нему. Поэтому Фёдоров помолчал секунду, а потом очень тихо сказал:
- Вы ведь в Калининград поступать едете? А в Москве была неудача. Понимаете, я институтский работник. Кое-что знаю.
Фёдорову было известно, что он выглядит гораздо моложе своих неполных тридцати шести лет, но ведь девушке будет в декабре всего-то двадцать четыре. Не кажется ли он ей стариком? Не выдают ли его глаза, о старости и умудренности которых ему говорил Шебуршин ещё в начале их знакомства? Впрочем, недавно, в День Победы, он сказал, что по глазам Фёдорова теперь уже невозможно определить его психологический возраст. Но Алексей Витальевич напрасно волновался и переживал: Виктории его ответ пришёлся очень по душе:
- Ой! Правда?! А вам знаком Калининградский университет? Да?! А как вас зовут?
Фёдоров счёл, что не будет опасным выдать своё прекрасное знание и города, и университета, где в прежней жизни ему довелось работать. Дальнейшая беседа уже не представляла для Алексея Витальевича труда. А результатом её стало явное расположение и неподдельный интерес девушки к его персоне, развившиеся к концу поездки в явную симпатию. Способствовала психологическому сближению и деликатность Фёдорова. Виктория видела, что очень нравится Фёдорову. "Пожалуй, он даже влюблён в меня!" – подумала девушка. При этом Фёдоров держался так, что было ясно: у него и мысли нет покуситься на её честь. Это также располагало девушку к нему. Но ещё больше её привлекала в нём какая-то тайна. Во-первых, новый знакомый упорно и ловко уходил от ответов на вопрос о том, где же он всё-таки работает, в каком вузе, есть ли у него учёная степень или звание (как там это у них называется?). Во– вторых, Алексей Витальевич временами говорил с ней так, что ей казалось, будто они знакомы давным-давно, будто он читает в её душе, как в открытой книге. А уж что – что, но тайны Виктория обожала. Потому и пробивалась на юрфак, чтобы раскрывать их, стать следовательницей. Алексей прекрасно знал об этих романтических представлениях Вики, не слишком соответствовавших действительности, но разоблачать их не собирался.
Фёдоров заметил, что незадолго перед отходом ко сну, когда уже завершилась беседа, интересная и увлекшая обоих, Виктория посмотрела на его руки, явно ища обручальное кольцо или след от него. Почти сразу после этого, не выдержав неизвестности, девушка спросила:
- А вы к жене едете, Алексей Витальевич, в командировку или в гости?
- Нет, Виктория Петровна, не к жене, потому что я
холостяк, лабораторная крыса и никогда не был женат. И не в командировку, потому что у меня отпуск. А еду я к маме, которая только что обменяла свою квартиру в Брянске на Калининградскую область. Надо помочь…
Таким ответом, Фёдоров сразу это понял, он окончательно покорил девушку – свою бывшую (в прежней жизни) и будущую (как он надеялся, в жизни этой) жену. Он её ни в чём не обманул, но о многом сознательно недоговаривал. Так было и с ответом о мамином обмене квартиры. Виктория наверняка решила, что Фёдоров встречал её раньше в Брянске, когда приезжал к своей матери из Москвы. "Наверное, тогда и влюбился в меня", – решила она. Довольно позднее время исключало возможность уточнения этих предположений, как и выяснение прежнего адреса матери Фёдорова. Зато появлялась возможность построения таких гипотез и догадок, которые лишь шли на пользу, работали на укрепление особого отношения к нему, едва только зарождающегося в ней.
В Калининграде Алексей Витальевич проводил Викторию до самого университета. Там ему неожиданно легко удалось договориться о размещении её в общежитии на время вступительных экзаменов. Потом Фёдоров решил поговорить с председателем приёмной комиссии. Ему хотелось слегка помочь Вике в поступлении на юридический факультет, подстраховать её. Поскольку чувства раздвоенности при этом не возникло, он решил, что все его действия пока что правильны. Председателем оказался профессор Прокофьев, хорошо знакомый Фёдорову по той жизни. Он показал ему своё удостоверение НИИ МБП Минздрава СССР, где были указаны и степень, и звание. Рассказал о прошлых неудачах настойчивой девушки из Брянска в поступлении, упомянул при этом, что приехал сюда в отпуск к своей матери, которая переехала сюда тоже из Брянска. А 298 потом спросил, что бы уважаемый профессор и председатель комиссии посоветовал, чтобы помочь девушке избежать неудачи при поступлении. Прокофьев стал давать ему советы, в ответ на каждый из которых Фёдоров кивал головой, не особо слушая. Прокофьев, видимо, заметил это, потому что прервал самого себя и спросил в лоб:
- Вы чего так волнуетесь, коллега? Невеста что ли?
- Что вы! Почему сразу невеста? Землячка, очень толковая девушка, но, боюсь, что прежние неудачи ей помешают! – ответил Фёдоров, всем свои видом невольно подтверждая догадку шефа приёмной комиссии.
Расстались они очень хорошо. Теперь Фёдоров был уверен, что Викторию на вступительных экзаменах "заваливать" не станут. Забежав в общежитие, Фёдоров не сразу нашёл нужную комнату, а найдя её, постучал в дверь. В ответ он услышал тот самый негромкий грудной голос, который был знаком ему четверть века, больше, чем нынешний возраст девушки:
- Да. Войдите!
Фёдоров не замедлил войти и тут же начал пересказывать советы, услышанные от Прокофьева. Он знал, что щепетильной Виктории факт его визита к председателю приёмной комиссии не понравится. Поэтому постарался нейтрализовать недовольство такой фразой:
- Вот что мне сейчас удалось узнать, Виктория Петровна. Сначала скажу, что вам надо поторопиться, потому что время приёма документов истекает. Можете не успеть, а мне бы так хотелось, чтобы вы поступили.
Передав советы Прокофьева и не дожидаясь ответа, он ушёл на Северный вокзал, чтобы добраться оттуда на светлогорском поезде к матери, которую уже так давно не видел.
Двери остановившегося вагона распахнулись как раз перед Фёдоровым, ожидавшим электрички на нижней платформе. Это не было удачным совпадением: в прежней своей жизни он специально наловчился выбирать такое место на нижней платформе, чтобы зайти в вагон одним из первых, усесться у окна и там ещё сорок минут поработать над бумагами. Сейчас оказалась свободной короткая скамья, первая от входа. Так что не пришлось стоять в ожидании, пока освободится место. Можно было отдаться мыслям, детально обдумать последующие действия. Фёдорову вспомнилось, как трудно ему давалась акклиматизация здесь тогда, в прежней действительности. Его всё время познабливало, а попробовав несколько раз искупаться в море, он удивился: как это другие совершенно спокойно, с видимым удовольствием входят в воду – ведь не все же они "моржи"! Конечно, море, расположенное на Севере Европы, далеко не такое тёплое, как Чёрное. Бесспорным было и то, что море смягчало климат, делая зиму более мягкой, а лето заметно прохладнее, чем на континенте. Но, глядя на термометр и гигрометр, Фёдоров тогда не находил объективных причин для чувства озноба, почти не покидавшего его. Во всяком случае, и в Воронеже, и в Москве при такой температуре и влажности он никогда не мёрз.