На вашу свободу или даже на жизнь будет сделано покушение. Вот и все, что я могу сообщить. И поверьте, профессор, что у нас для этого есть слишком много оснований. Цель моего посещения — не ваше изобретение, а ваше присутствие в России.
Вы заявляете, что ваша дочь добровольно покинула Родину, и делаете крупную ошибку. Вас вводит в заблуждение письмо, полученное от нее.
Поверьте, я оторвался от очень важных дел, чтобы заняться этой историей отнюдь не ради праздного любопытства. Скажу больше, я имею прямое задание оказать вам помощь.
Я знаю, профессор, что вам нужны более твердые доказательства моих слов, но я сейчас не могу их представить. То немногое, чем я располагаю, не может, по-видимому, вас убедить, и если я уйду от вас, не договорившись ни о чем, это будет большим несчастьем. В тот первый визит я еще ничего не знал. Мы искали раненого человека, кстати говоря, он найден. Вы, вероятно, думаете, что вам нет никакого дела до этого человека, но это не так, он имеет отношение ко всей этой истории, ему я обязан тем, что безошибочно нашел вас, а… для вас он может представлять интерес хотя бы потому, что его все-таки спас человек, который проживает в вашем доме. Его спасла ваша дочь, профессор. Этого вы, конечно, тоже не знаете, и это доказывает, что не всегда можно полагаться на свою осведомленность, даже когда дело касается самых близких людей.
— Моя дочь? — прошептал — профессор.
— Да, профессор, ваша дочь — Софья. Она была не одна, имя второго человека, участвующего в спасении раненого, по некоторым соображениям я не могу назвать.
Но, безусловно, оно вам так же хорошо известно.
— Что же вы намерены делать? — слегка изменившимся голосом проговорил профессор.
— Во-первых, с сегодняшнего дня в вашем доме постоянно будет находиться несколько наших людей; во-вторых, вы расскажете все, что знаете о тех, кто предлагал вам эмиграцию.
Профессор долго молчал. Когда он заговорил, голос его был вполне спокойным.
— Я… вижу, вы и тот круг лиц, к которому вы принадлежите, введены в досадное заблуждение. Я уже сказал вам и снова повторяю, никакого аппарата я не строил… и дочь моя все-таки уехала за границу по собственному желанию. Считаю, что наш разговор в дальнейшем бесполезен. Никаких ваших предложений я не приму. Ни одному человеку входить в мой дом не позволю, особенно в качестве моего защитника.
— Хорошо, профессор, это ваше право, я постараюсь впредь не беспокоить вас, но сейчас позвольте вам показать один предмет, который, быть может, вас заинтересует.
Кувалдин протянул профессору небольшой сверток.
— Что это? — спросил Щетинин, разворачивая сверток.
— Мы сами не знаем, что это такое. Но один человек уверяет, что этим камнем можно произвести взрыв огромной силы. Возможно, это и чепуха, но проверить правильность его слов… не представляется возможным.
Профессор несколько раз взвесил в руке коробочку, ее необычайная тяжесть поразила его. Он встал и, подойдя к окну, начал с интересом рассматривать черный обломок камня.
— Затрудняюсь вам ответить… но мне кажется, что это не камень, а какой-то металл…
Профессор помедлил и возвратил коробочку Кувалдину.
— Что вы еще хотите узнать?
— Больше ничего, профессор.
Когда Кувалдин уходил, профессор задержал его:
— Извините… любезный… Кто вы такой? К какой партии принадлежите?
— Я токарь, состою в Российской Коммунистической партии большевиков.
Глава 17
Перелом
Ольга остро переживала исчезновение своей единственной подруги. В их семье не принято было делиться своими мыслями и чувствами, каждый жил сам по себе, и это было особенно тяжело. Глава дома, полковник Вадим Николаевич Тропов, был деспотом семьи. Это был жестокий человек, не признающий никаких человеческих слабостей. Жалость, слезы, радость даже у детей он считал нетерпимыми. Его жена — Мария Филимоновна — женщина бесхарактерная, ни в чем не могла противоречить своему мужу и была только послушной исполнительницей воли своего супруга. Все это заметно отразилось на воспитании детей. Ольга росла замкнутым, нелюдимым ребенком. Трепетала в страхе перед отцом, который вмешивался в воспитание дочери только тогда, когда нужно было ее наказывать.
Вся его скупая любовь сосредоточилась на брате Оли — Викторе. Десяти лет маленький Витя был определен в военную школу.
С тех пор Оля редко видела своего брата, но она его любила и жалела, потому что знала, как ему тяжело давалась наука отца. У Ольги рано появилось чувство протеста против деспотизма отца. После одного случая полковник окончательно перестал замечать присутствие дочери в доме.
— Что ты любишь, Олечка, больше всего на свете? — спросил Виктор свою маленькую сестричку, приехав однажды на каникулы.
Ольга ответила нарочито громко:
— Больше всего я люблю пирог с яблоками, когда папы нет дома и нашу кошку Принцессу.
В гимназии Ольга познакомилась с дочерью профессора Щетинина — Софьей и с тех пор всю свою любовь отдала ей. Но вот появился в их семье Юнг, и в душе Ольги что-то изменилось: ей стал дорог этот почти незнакомый человек. Она ревновала его к Софье, хотя даже себе стеснялась признаться в этом. Впервые за все время их дружбы между подругами появилась незримая трещина.
Когда Соня исчезла, Ольга испытала в первое мгновение чувство радости, оно было так мимолетно, что осознала она его уже позднее, а когда осознала, то жгучий стыд не давал ей покоя несколько дней.
Ольга искренне желала помочь своей подруге, попавшей в беду. Но ее пугала необходимость идти к чужим незнакомым людям. Она поймала себя на том, что ей не хочется, чтобы Юнг уходил от них. И теперь, когда он ушел, она чаще, чем ей хотелось, думала о Юнге.
Она иногда посещала старого профессора и, как могла, утешала его.
Профессор был с ней холодно вежлив, она чувствовала, что ему тяжело ее видеть, и решила реже ходить к нему.
Отношения с матерью у нее совсем испортились. После того, как в их доме появились большевики и забрали Юнга, Мария Филимоновна поняла, что за человек нашел у них убежище. Между ею и дочерью произошел тяжелый разговор, он окончательно решил отношение сторон. Мария Филимоновна обо всем обещала написать отцу.
Ольге было очень тяжело; как ей не хватало сейчас подруги? Несколько раз у нее появлялась мысль пойти к Юнгу, все рассказать, побыть о ним. Но всякий раз ее удерживало чувство нерешительности, да она и не знала, где находится Юнг.
В передней раздался звонок. В приоткрытых дверях показалась голова Марии Филимоновны.
— К вам, кажется, д-друзья, — голос ее дрожал от плохо скрытого негодования.
Ольга вышла и с удивлением увидела Кувалдина.
— Не ждали? Здравствуйте, Оля. Я на несколько слов.
— Пожалуйста, садитесь.
— Видите ли… я пришел… вернее, нам стало известно, что вы когда-то были, а может, и сейчас знакомы с одним человеком… если вас не затруднит, то не сможете ли вы в нескольких словах рассказать о нем? Я имею в виду некоего Саржинского.
— Саржинского?
— Да.
— Я право, затрудняюсь. Он, кажется, был за границей, а что еще о нем сообщить, я просто не знаю.
— Вы не знаете, где он живет или хотя бы проживал?
— Нет, я этого не знаю.
— В таком случае простите за беспокойство, — Кувалдин встал, собираясь выйти.
И в ту же минуту Ольга почувствовала, как у нее учащенно забилось сердце. Сейчас он уйдет, неужели она не решится? Казалось, сама судьба посылала ей счастливый и, может быть, единственный случай узнать, где Юнг. Нет, она не может его упустить.
— Подождите, — чуть слышно сказала Ольга.
Кувалдин сразу остановился и подошел к ней.
— Скажите… где сейчас Юнг?
— Он у меня в квартире.
— К… как… его здоровье? — едва проговорила Ольга, и огненный румянец залил ее щеки.
— Он поправляется… А вы что?.. Видеть его хотите?
— Нет! Нет!
— Да вы не стесняйтесь, Оля. Если вы его действительно видеть хотите, отбросьте все предрассудки и идемте, я сейчас как раз иду домой.