– Думаешь, мы еще застанем ее? – допытывался Чурбан Хопкинс у Султана.
– Вполне возможно, ведь она дожидается голландца. Но гидроплан в полной готовности стоит на берегу моря, а графиня – сносный пилот, так что может упорхнуть в любой момент.
– Почему ты ушел от нее? – спросил я.
– Случайно подслушал один разговор и понял, что вас захватили. Ну, и поспешил на выручку.
Порядочный малый, ничего не скажешь!
Геолог Фразер, который находился вместе с нами, ни слова не понимал из всех наших разговоров. Однако заданного нами темпа не выдержал – мы гнали со всей быстротой, на какую были способны. Пришлось оставить его вместе с тремя воинами фонги, они присоединятся к нам в старом здании миссии, а сами мы не присядем, пока не доберемся до цели!
К вечеру наконец за деревьями показался старый дом. До миссии оставалось, должно быть, шагов двести, когда у Альфонса вырвалось невольное восклицание:
– Вон там, смотрите!
В одном из окон дома горел свет.
Теперь мы продвигались с оглядкой.
– Лучше будет, если господин капитан с Оковалком пойдут вперед. Двоим гораздо легче приблизиться к дому незамеченными, а мы с туземцами возьмем его в кольцо.
– Договорились.
Мы с Ламетром прокрались к дому, заглянули в окно.
Графиня была там!
Она готовила себе чай. Боже, как она была прекрасна: лицо, в любой момент готовое принять плачущее выражение или рассмеяться, дивная фигура!..
Неслышно подкрались мы ко входу. Стоявший на страже негр удивился нашему появлению до чрезвычайности.
Я схватил его за глотку так, что он не то чтобы пикнуть, даже дыхнуть не успел.
Ламетр бесшумно проник в дом.
Я услышал тихий вскрик графини и отпустил негра. Он без памяти рухнул наземь. Наспех связав его, я поспешил за капитаном.
Они с ведьмой молча стояли друг против друга. Графиня с приоткрытым от ужаса ртом вжалась в стену.
– Ваш путь подошел к концу, – тихо вымолвил капитан.
Тут графиня заметила меня.
– Джон… – прошептала она. – Спаси меня!
– Графиня! – одернул я ее со свойственной мне непреклонностью. – Даже не пытайтесь вновь пустить ваши штучки в ход. умного человека можно провести максимум два раза.
– Ван дер Руфус взят под стражу, экспедиция нашлась, все обстоятельства дела выяснились, – сказал Ламетр.
К графине постепенно возвращалось самообладание.
– Вот она я, перед вами! Сдайте меня правительственному посланнику.
– Нет! Мы будем судить вас сами! – послышался голос от двери: на пороге стоял Альфонс Ничейный.
Графиня снова прижалась к стене, с ужасом глядя на вновь прибывшего.
– Граф… граф Ла Рошель… – пролепетала она.
– Да, Катарина! – жестко произнес Альфонс Ничейный. – Я граф Ла Рошель, которого вы превратили в Альфонса Ничейного. Это я письменно предупреждал всех, кого вам удавалось завлечь в свои сети. Граф Ла Рошель стал преступником, за которым гонялась полиция. А ведь это вы убили Андреса Матеаса!
– Неправда… – начала было женщина, но голос ее прервался. Расширившиеся от ужаса глаза уставились в одну точку, а затем она испустила вопль столь ужасный, что меня и поныне бросает в дрожь, стоит вспомнить ту сцену.
В дверях стоял желтолицый Матеас.
– Здравствуй, Катарина, – произнес он.
Вжавшись в стену, графиня не сводила безумного взгляда с бородача.
– Андрес… нет, нет… уберите его отсюда… Я не в силах его видеть!
– Нам требуется ваше письменное признание, – сказал Альфонс Ничейный… то есть граф Ла Рошель. Ну и чудеса!
– Все, все сделаю… как велите, – захлебываясь, бормотала она. – Только… уведите… этого… человека!
– Письменное признание! – напомнил Альфонс.
– Да-да… – она села, стараясь не смотреть в сторону двери. – Что я должна написать?
Ничейный положил перед ней перо и бумагу.
– Напишите, кто убил капитана Мандлера и каким образом удалось отправить загадочную радиограмму, введшую в заблуждение господина Ламетра.
Мужчины с суровыми, мрачными лицами молча обступили ее вокруг.
– Брат… – пробормотала она, бросив взгляд на Матеаса. – Да, это его брат… Борода сбила меня с толку…
Внезапно она схватилась за перо и принялась писать. Строчила минут десять, не отрываясь, как одержимая. Затем протянула нам бумагу.
– Здесь… изложено все… А что теперь со мной будет? Меня… арестуют? Или… убьют?
Судя по всему, до нее окончательно дошло, что бородатый Матеас – всего лишь брат покойного.
Ламетр прочел написанное, затем сложил бумагу, спрятал в карман, после чего обратился к женщине.
– Я дам вам возможность бежать. Женщинам я не мщу. Прощаю вам все, что вы со мной сделали.
– Альфонс… – шепнула графиня Ничейному. – Я удалюсь… туда, где занимаются миссионерской деятельностью… Стану ухаживать за больными… Сжалься надо мной!
Альфонс Ничейный вздохнул.
– Ладно… Если уж Ламетр отпускает тебя на все четыре стороны… Твой грех предо мной не больше. Прощаю тебя, Катарина.
Настал мой черед, ее ангельски прекрасное лицо обратилось ко мне. Господи, да по сравнению с тем, что выпало на долю других, ее проделки со мной – сущие пустяки!
– Я все прощаю! – сказал я.
– Я тоже, – кивнул Матеас. – Спросите Андреса – может, и он простит. Он ведь очень любил вас.
Дальнейшее произошло так быстро, что мы не успели вмешаться. В руке Матеаса блеснуло что-то… Сверкнул огонь, раздался грохот выстрела…
Дьявольски прекрасная графиня упала с простреленной головой.
Глава пятнадцатая
1
В самый сезон дождей, когда море сияет необычным зеленоватым отсветом, а по поверхности его прокатываются белые гребешки волн, мы предали земле останки самой жестокой женщины на земле. Похоронили ее честь по чести, нельзя держать зло против мертвого человека.
Геолог Фразер в сопровождении туземцев присоединился к нам аккурат в тот момент, когда мы с непокрытыми головами обступили свежую могилу.
– Кого вы похоронили?
– Одного грешного человека.
Альфонс Ничейный вырезал на надгробной дощечке надпись:
Матеас отращивал бороду, чтобы предстать перед преступницей в облике покойного Андреса. На другой день он чисто выбрил лицо и исчез.
Куда он мог податься в этом диком, безлюдном краю, жив ли, мертв ли – как знать. Больше о нем не было ни слуху, ни духу.
2
– Убила моего лучшего друга, и все же я не смог расстаться с ней… Столь сильна была власть ее красоты. Из графа Ла Рошеля я превратился в бездомного скитальца.
Мы сидели в большом баркасе, поскольку дальнейший путь наш лежал через море, и Альфонс Ничейный говорил и говорил – тихо, словно самому себе. За бортом перекатывались светло-зеленые прозрачные волны с мягким бело-пенным оперением… Под сероватым небосводом низко кружили чайки. Знойный юго-западный ветер лишь колыхал разогретый воздух, не принося облегчения. Длинные листья – опахала прибрежных пальм – время от времени вздрагивали подобно крылышкам умирающих бабочек. Сердце в таких случаях бьется неровно, тревожно. Так действует на человека сирокко.
Хлещи сейчас дождь стеной, пожалуй, нам было бы легче. Но иногда ливень объявляет перерыв на долгие часы, и с юго-запада тянет сыростью; это не ветер, а токи душного, чуть подрагивающего воздуха…
– В Южной Америке, – рассказывал Альфонс Ничейный, – я случайно встретился с испанским музыкантом, земляком Катарины. От него я узнал, что девица еще пятнадцати лет от роду отбилась от рук. В селе ее собирались побить камнями, так как один парень, влюбленный в нее, из ревности заколол ножом сельского учителя. Потом она сбежала с врачом, который из-за нее бросил семью. Этого врача – совершенно опустившегося – в последний раз видели в Барселоне, где он умирал в больнице. Его отравили.