Рейфлин прослушал глубину: буи-»квакеры» остались далеко за кормой «Архелона». Только тут он заметил Бар-Маттая, примостившегося за консолью боевой ЭВМ.
– Бог живет в океане, святой отец! - блеснул глазами коммодор. - И разумеется, под водой. Это только летчики уверены, что он на небесах. Аминь!
– Аминь, - глухо откликнулся Бар-Маттай.
Потеряв лодку, майор Джексон выставил три перехватывающих барьера. На это ушел весь бортовой запас радиогидроакустических буев. Но все было тщетно - атомарина не прослушивалась.
– Штурман! - разъярился Джексон. - Долго я буду ждать опознавания?! Чья эта лодка, раздери вас черт с вашей шарманкой!
Штурман-оператор откликнулся растерянно и подавленно:
– Командир, трижды вводил шумы в анализатор… Получается одно и то же… Но это невероятно! - Вы хотите сказать, что ЭВМ дает шумы вашей задницы?!
Штурман обиженно нажал кнопку выдачи информации, и на табло дисплея в пилотской кабине вспыхнул короткий текст: «Стратегическая атомная ракетная лодка «Архелон». Тактический номер S-409. Командир - коммодор Рейфлинт».
От изумления Джексон чуть не выпустил штурвал.
– «Архелон» погиб три года назад!
– Но это его шумы! - настаивал оператор.
Эпфель слышал эту перепалку в наушниках своего шлемофона. Более того, он видел, что показал дисплей. От одной только мысли, какая сенсация далась ему сейчас в руки, у Эпфеля взмокли под подшлемником волосы. Вот он, его звездный час! Завтра все телеграфные агентства мира разнесут невероятную новость, которую добыл он, хроникер «Телеандра» Дэвид Эпфель: «Архелон» жив! Завтра каждая секунда эфирного времени обернется для него золотой дождинкой…
Самое главное, что разговор Джексона с оператором остался на пленке. Большей удачи Эпфелю не выпадало за всю его репортерскую жизнь. Он еще раз прослушал перебранку: две последние фразы, в которых заключалось жемчужное зерно сенсации, звучали преотчетливо. Весь диалог занимал на пленке не больше метра. Уединившись в брезентовой выгородке бортового туалета, Эпфель дрожащими пальцами вырезал этот драгоценный метр и намотал ленту на стержень шариковой ручки. Стержень плотно влез в корпус, и Дэвид завинтил колпачок. Так-то оно надежней!
Весь обратный полет Эпфель придумывал шапки для столичных газет. Варьировал на все лады слово «призрак» и имя «Летучий Голландец»: «Призрак из глубины», «Сто трупов на борту атомного «Летучего Голландца»«, «Вечные пленники бездны»…
На аэродроме Сан-Педро оправдались худшие опасения «флагманского репортера». Прямо со стоянки его увезла машина с двумя молчаливыми соседями по бокам. Его доставили в небольшой каменный особняк, где капитан военной полиции, кислый субъект с желто-кровянистыми белками больных глаз, объявил Эпфелю, что все его записи, сделанные в базе как в блокноте, так и на пленке, подлежат изъятию, ибо данные полета составляют важную государственную тайну. Эфель в меру покапризничал, повозмущался, затем выложил блокнот и кассеты с магнитной и видеопленкой. Обязательство о неразглашении сведений, собранных на борту «Ориона», репортер подписал ручкой, на стержень которой был намотан «метр государственной тайны». Он спрятал ручку в карман под немигающим взглядом желтоглазого капитана, и пальцы его не дрогнули. О да, пальцы Эпфеля умели держать то, что в них попадало.
Смог поднялся до сорокового этажа и замер, укрыв город сизо-сиреневой пеленой. Эпфель вырулил наконец на окружной спидвей и теперь мчался так, что луна за боковым стеклом вытянулась и приняла очертания дыни.
Час назад он разыскал в старых блокнотах телефон Флэгги и набрал номер. В последний раз они созванивались года два назад, когда кураториум «Спасение «Архелона» преобразовался в «Память «Архелона». Но она узнала его голос.
– Алло, Флэгги! Я только что вернулся из Атлантики. Мне нужно срочно с тобой повидаться!
– Но… Мы уходим в гости.
– К черту гостей! Дело касается «Архелона»!
– Приезжай!
… Фары в тумане лучились крестообразно, как пропеллеры. Навстречу Эпфелю неслись машины и мотоциклы.
Флэгги и Сименс - вот те, кто поможет выпустить в эфир сенсацию, загнанную пока в корпус шариковой авторучки. Эпфель включил телевизор, встроенный в приборную панель. За работами коллег ему приходилось следить чаще всего в дороге - на слух да краем глаза. С мини-экрана глянуло миловидное личико Эрны Соул - самой красивой дикторисы седьмой программы. Раза два Эпфель пил с ней кофе в студийном баре, но дальше дело не шло… Посмотрим, что вы скажете, мисс Соул, когда по всем программам «Телеандра» будут греметь два имени - «Архелон» и «Дэвид Эпфель, флагманский репортер флота».
Скоростная трасса приближалась к вензелю развязки со съездом к дому Сименсов. Эпфель сбросил скорость и плавно вписался в бетонный вираж. Если бы Эрна смогла перебраться с экрана на свободное кресло, ее бы прижало сейчас к плечу водителя. Кажется, это было последнее, о чем успел подумать Эпфель. У его смерти было тупое рыло карьерного самосвала, вынырнувшего из тумана…
НИКАКИХ НЕКРОЛОГОВ!
Четыре кассеты, извлеченные из магнитофонного кофра погибшего Эпфеля, были внимательно прослушаны следователем по особо важным делам, тем самым джентльменом, что предложил О’Грегори карьеру национального героя. Едва отзвучала последняя пленка, следователь набрал номер директора студии «Телеандр» и сухо распорядился:
– Никаких некрологов и соболезнований… Ваш Эпфель - человек с двойным дном. Еще неизвестно, на кого он лучше работал: на вас или на красных… Но мы это уточним… Понимаю, для вас это неожиданность, но я только что прослушал его двенадцать интервью об одном подонке, чье имя - позор для нашего флота. Великолепная репортерская работа. Он провел целое следствие по делу полоумного дезертира Арда Нормана. И этот Норман у него предстает чуть ли не мессией.
Следователь по особо важным делам швырнул трубку. Он вставил эпфелевские кассеты в рекордер, нажал клавишу, и в компьютерную память фоноархива потекли электрические импульсы некогда живых слов…
Интервью первое. Молодой женский голос:
– Впервые я увидела его в военном дельфинарии. Высокий, чуть сутулый. Лет срока… Лицо строгое, скорее задумчивое, чем строгое. Приятное. Такие лица нравятся женщинам. Но он не очень-то засматривался на девушек. Похоже, он все время о чем-то думал, не замечая окружающих… Я не видела, чтобы он улыбался… Нет, мне не приходилось с ним говорить…
Интервью второе. Грубоватый мужской голос:
– Старший офицер подводной лодки, коммандер Эндрю Хич. Да, сэр… Коммандер-лейтенант Норман был моим командиром. Но я знал его еще по военно-морскому колледжу. Он пришел к нам из Аризонского университета. Не знаю, что его заставило бросить курс и перевестись к нам. Кажется, в Аризоне он изучал восточные религии. Из бывших студентов плохие командиры… Не тот материал. Как человек он был вполне терпим. Как командир - слишком мягкий. Командир должен быть тупой и решительный. Шутка, сэр, но в ней есть правда. Он был не на своем месте. Эти дельфины его доконали. Он говорил мне: «Эндрю, НТР дала человеку возможность не хвататься за ружье при виде животных. И сегодня нет нужды смотреть на куропатку, белку, зайца или медведя как на еду, мех или врага. Стрелять при виде животных - дурная забава. Но во сто крат подлее заставлять животных уничтожать людей, обманывая и тех, и других».
Я честно пытался доказать ему, что его мысли политически незрелы. Он говорил так: «С некоторых пор, Эндрю, обычная трусость стала называться у нас «политической зрелостью»«. Нет, сэр, вольнодумство до добра не доводит.