— Гостиницу… — хмыкнула тетка. — Ты цен питерских, что ли, не знаешь? К тому же с собакой-то кто тебя пустит?
— Это верно, — вздохнула я. — Про собаку я как-то не подумала…
И тут же себя отругала мысленно. Тетка слишком любопытная, вон как шныряет взглядом, наверняка запомнит и меня, и собаку. Тем более я вызываю подозрение своей неуверенностью.
Оська почувствовал мое настроение и улегся вольготно головой в проход, да еще зевнул во всю пасть, так что тетка опасливо отодвинулась. Но все же посоветовала издалека искать квартиру или комнату в частном секторе. Совсем недалеко от вокзала, минут десять пройти — и увидишь.
Я поблагодарила тетю и сделала вид, что ужасно хочу спать. Намек она поняла и с разговорами больше не лезла.
Ему снилось, что он бежит по вянущей траве среди прибрежных тростников. Бежит — как зверь, на четырех ногах… лапах.
Иногда сквозь тростники проглядывал багровый лик владычицы, придавая ему новые силы, обостряя все его чувства.
Ему снилось, что он — огромный зверь, хищник, бегущий по горячему следу, чтобы настигнуть жертву, повалить ее на траву и впиться зубами в пульсирующее горло…
Он проснулся мгновенно, как будто его кто-то окликнул.
Сна не было ни в одном глазу…
Да и какой тут сон, если в окно заглядывал страшный, огромный, багровый глаз богини. Свет этого взгляда наполнял комнату, как густая, пульсирующая, живая влага… как драгоценное вино наполняет хрустальную чашу…
Да зачем прикидываться, зачем искать фальшивые, приблизительные слова?
Свет этого взгляда наполнял комнату, как кровь.
Как свежая, теплая кровь, хлещущая из перегрызенного горла…
Он схватился за голову.
О боги! О боги! Опять на него накатило это кровавое безумие! Опять, как тогда…
Опять все повторяется…
Все дело в этом взгляде, во взгляде богини.
Он не может, не может ему противостоять…
Не может — или не хочет?
Да какая, в сущности, разница?
Ведь это она, его богиня, его владычица, дает ему силы, чтобы жить… Ведь только она придает смысл и значение его пустой, никчемной, бесцветной жизни.
Что делать?
В первую очередь нужно покинуть дом, выйти туда, где между ним и богиней не будет никаких преград, где он сможет подставить не только лицо, но всего себя этому пылающему, дарующему жизнь и силу магическому взгляду…
Он не заметил, как оказался на улице.
В свете багровой луны трава под ногами приобрела волшебный пурпурный оттенок, она ожила и шевелилась у него под ногами, как проросшие зубы дракона в древней легенде.
Но самое главное — он запрокинул голову, раскинул руки и всей своей кожей, всем своим существом впитывал животворный, могущественный свет богини…
Он почувствовал, что с ним начинает происходить Метаморфоза.
Все тело заболело, как у наркомана, лишенного дозы.
У него началась ломка, как у того же наркомана.
Только, в отличие от наркомана, ему нужен был не белый разбодяженный порошок — ему нужно было преобразиться. Нужно было стать другим, высшим существом. Тем, кем сделает его пылающий свет богини…
Все живые существа под Луной делятся в конечном счете на два огромных сообщества, на два царства — на Хищников и Жертв, на Охотников и Добычу.
Среди людей подавляющее большинство относится к Добыче.
Всю свою жизнь они пасутся, поедая траву у себя под ногами, и в конце концов умирают, чтобы удобрить своими жалкими телами скудную почву, чтобы на ней выросла новая трава.
И только некоторые, такие как он, рождены быть Преследователями, Охотниками, Хищниками.
Смысл и назначение их жизни — погоня, охота, убийство.
Поскольку большинство людей — Жертвы, они придумали законы, направленные против Хищников.
Но эти законы бессильны и ничтожны, их ничего не стоит обойти, перехитрить…
Он вздрогнул.
Опять его обуяли эти мысли — опасные, убийственные мысли, оправдывающие его страсть, его болезнь…
Да нет, это никакая не болезнь — это смысл, стержень его существования!
Он снова вздрогнул — и забился в мучительной судороге надвигающейся Метаморфозы.
Мышцы его напряглись, отвердели, стали тугими, как корабельные канаты. Пальцы скрючились, вместо бесполезных плоских ногтей на них выросли острые и длинные когти. Когти, предназначенные для того, чтобы рвать чужую плоть. Обоняние обострилось — теперь он чувствовал сотни, тысячи запахов, струящихся в ночном воздухе, смешивающихся в нем, как смешиваются реки и ручьи в море.