— А мне как будто не жаль своих-то, — голос Васи дрогнул. — Так что ж, и мне теперь ныть? Эх ты! Помнишь, рассказывал про Володю-партизана?
— Помню.
— Он на смерть пошел, о себе не подумал. А мы? Два дня не поели как следует, и уже плачем. Герои!..
Миша тихонько отошел в глубь леса. Когда он вернулся через несколько минут, ребята уже молчали. Он присел у костра. До самого вечера так никто и не произнес ни слова.
А бор угрюмо шумел, навевая на ребят печаль и тоску.
Кусок хлеба
Миша лежал с открытыми глазами. Мучил голод. С ягод да птичьих порций хлеба сыт не будешь. Воображение услужливо рисовало то пироги с морковью, которые Миша ел дома перед походом, то белый пухлый хлеб и потную крынку холодного молока, то дымящуюся миску наваристого борща. От этих воспоминаний еще мучительнее ныл желудок. «Хотя бы хлеба, — думал Миша. — Маленький кусочек хлеба!»
Он вдруг привстал. Этот заветный кусочек, о котором он с таким жаром думает, лежит рядом с ним, в рюкзаке. Не надо вставать, чтобы взять его, нужно только протянуть руку. Миша даже ощутил его душистый запах, почувствовал его вкус.
Взглянул на товарищей. Они спали, скорчившись на охапках сухих веток. Тогда он неуверенно протянул руку, осторожно расстегнул пуговицы на рюкзаке, нащупал хлеб. Это была небольшая краюшка, но как она утяжеляла руку, как вкусно пахла! Судорога свела челюсти.
— Сейчас, сейчас… — шептал Миша. — Только разверну тряпку.
И вот он жадно откусил хлеб, начал торопливо жевать. Вкусно! Не прожевав как следует, снова откусил.
«А как же ребята? — внезапно обожгла его горячая мысль. Они тоже хотят есть!»
Миша механически продолжал жевать, но вкус хлеба был уже не тот. Он представил, как утром встанут товарищи, как Вася полезет в рюкзак, чтобы разделить краюшку на четыре равные части. И вдруг хлеба не окажется.
«Ну и пусть, — зло подумал Миша. — Ну и пусть! Я не виноват. Сами затащили меня сюда. А Левка свой пай в болоте утопил».
Миша снова решительно поднес хлеб ко рту, но не откусил. «А Василь?»
Перед Мишей вдруг пронеслись события последних дней. Вот они ремонтируют «Открыватель». Вася чумазый, весь в варе, но улыбающийся; затем путешествие по реке, вкусная уха, сваренная Васей на берегу.
«Сейчас бы мне эту уху!» — мелькнула мысль. Но она тут же была оттеснена воспоминаниями об урагане. Страшно! У Васи был сильно рассечен лоб, подбит глаз и нос. Но он не плакал. Потом… Что было потом?
Ага! Шли по бору. Миша устал, хотелось сильно пить. Вася ушел искать воду.
«А черничный сок?» — вдруг вспомнил Миша.
Он ощутил в руке крепко зажатый хлеб и порывисто, словно краюшка жгла руку, положил обратно.
Голова горела. Впервые за эти дни, да и, пожалуй, за все свои тринадцать с половиной лет, Миша так был наполнен жгучими мыслями. Его широко открытые глаза глядели на далекие звезды, которые хитро мигали сквозь просветы в кронах деревьев…
Миша вдруг, словно чужими глазами, увидел себя. Вот он плетется в хвосте отряда, его душит беспричинная обида, он устал, он голоден, он хочет пить, но не крепится, как Вася и Лева, а ноет, стонет, жалуется. Он считает себя страдальцем, хочет, чтобы все за ним ухаживали, уговаривали, заботились. И Вася заботился о нем. А кто заботился о Васе? Что сделал для него и Левы он, Миша? Чем помог друзьям во время похода?
— Не хочу быть таким, не хочу, — шептал он.
Ночь проходила, а Миша не спал, все думал, думал, думал. Он думал по-настоящему, по-мужски, впервые в жизни сумев критически посмотреть на себя. После таких раздумий человек становится крепче, взрослее, чище. И жалок тот, кто не переживает подобных тяжелых, но нужных минут…
Перед рассветом Миша заснул тревожным сном.
Что было дальше
Проснулся Миша потому, что услыхал взволнованные голоса друзей. Над бором уже стояло солнце. Миша чувствовал себя усталым, разбитым, но что-то новое, радостное теплилось в сердце. И это ощущение прекрасного и важного, что произошло с ним, с каждой минутой все больше наполняло его.
Миша вскочил на ноги, подошел к товарищам. Их лица были хмурыми. Вася тяжело взглянул на Мишу.
— Ты не брал хлеб?
— А что? — произнес тог, чувствуя, как прилила кровь к лицу.
— Хлеб пропал.
— Я не брал… Разве его нет в рюкзаке?
Вася молча открыл рюкзак: хлеба там не было, а тряпка, в которой он был завернут, валялась рядом. Поспешно, словно боясь, что его перебьют, Миша залепетал:
— Я не брал его. Я…
Он умолк, встретив холодный презрительный взгляд Левы.
— Врешь! Ты съел!
— Не я…
Он только сейчас понял, какое тяжелое подозрение легло на него. Миша не знал, как ему оправдаться, как доказать, что он не виноват.
«А может, и взаправду я хлеб съел, — с ужасом подумал он. — Во сне, нечаянно…»
Нет! Миша хорошо помнил, что положил краюшку обратно в рюкзак. И больше не брал.
— Не я… — повторил он.
И тогда Лева, словно камень, бросил ему в лицо:
— Трус ты! Даже признаться не можешь.
Миша стоял оскорбленный, оплеванный. У него мелко тряслись губы, он еле сдерживал себя, чтобы не заплакать.
— Не брал я хлеб, ребята…
— Врешь! — закричал Лева.
— Не обижай человека, — остановил его Вася. — Не обижай, когда не знаешь!
Эта поддержка вызвала жалкую смущенную улыбку на Мишином лице. Он дрогнувшим голосом произнес:
— Не съел я, Василь, хлеб…
— Не съел, так и разговор кончим.
В это время подбежал Кузька. Он, повиливая хвостом, сунул голову в рюкзак, жадно обнюхал.
— Стой! — крикнул Вася. — А не Кузька ли нашкодил?
Вася присел над тем местом, где спал пес, и осторожно разгреб траву. На земле валялись крошки.
— Он! — твердо проговорил Вася.
— Утопить его, мерзавца? — крикнул Лева. — В болото!
И если бы не горячая просьба Миши, нашел бы корабельный пес Кузька свой бесчестный конец в болоте. Когда, получив несколько оплеух, он убежал в кусты, Лева, смущенно улыбаясь, то и дело поправляя очки, подошел к Мише:
— Извини… Сгоряча…
— Ничего… — так же смущенно бормотал Миша, а на сердце стало тепло-тепло.
— Собирайтесь, ребята, — сказал Вася. Он обернулся к Мише. — Домой решили идти, Михаил…
Миша стоял, опустив глаза.
— Не пойду назад… — глухо проговорил он. — Я слышал, как вы вчера у костра разговаривали. Я не слабый… Я только скучал по дому…
У Левы от удивления открылся рот. Он так и застыл, глядя на брата.
— Ты что, в самом деле не хочешь домой?
— Хочу. Но после похода…
— А не врешь?
— Вот еще! — улыбнулся Миша.
И эта улыбка, светлая и смущенная, смела все сомнения. Вася тоже заулыбался. Лева легонько стукнул Мишу по плечу:
— Молодец! — А потом снова хлопнул Мишу так, что тот лаже присел. — Молодец, Мишка!
Утро и так было солнечное, ясное, но ребятам показалось, что оно стало еще светлее и прекраснее.
Увидя, что путешественники повеселели, из кустов выскочил Кузька. Он громко лаял, прыгал возле ребят, стараясь загладить свою вину.
Отряд снова тронулся в путь. Ребята обогнули болото и вступили на его противоположный берег. Идти было легко. Все пришли к полному согласию, и это вселяло бодрость.
— Одного я не пойму, — вдруг заявил Лева, размашисто шагая за Васей, — как Кузька смог расстегнуть рюкзак?
— О чем ты?
— Да о хлебе. Как он ухитрился вытащить из рюкзака хлеб?
У Миши екнуло сердце. Теперь он все понял. Ну, конечно, он положил хлеб, а рюкзак не застегнул. Кузьке не составило никакого труда достать хлеб и съесть его. Но Миша промолчал. Так он и сохранил навсегда в тайне поступок, совершенный в момент слабости.
По краю болота снова стали попадаться густые заросли влаголюбивых растений. То здесь, то там являлся ежевичник. Лева не мог пройти мимо. Он заскочил в ягодник, и тут же раздался его голос: