— Хорошо-то как! Теперь мне понятно, почему всякие Пантагрюэшки любят поваляться…
Мишка совсем расхандрился: кряхтел, стонал, жалобно вздыхал, угрюмо бубнил себе под нос:
— Идиоты… Придумали идти на эту паршивую Лысуху… Сейчас бы уже дома были… — и снова вздыхал и стонал.
В бору с каждой минутой становилось темней и глуше. Солнце скрылось, тишина и покой опустились на лес. Лишь поодаль, на небольшой гривке, где раскинулись заросли низкого кустарника, кто-то посвистывал и попискивал.
Левка все тревожней поглядывал в темную чащобу.
— Что-то Василя долго нет. Не случилось ли чего с ним?
Мишка сел, опершись спиной о ствол дерева, вытянул ноги, тупо глядел на носок порванного ботинка. На другой ноге лежала голова дремавшего Кузьки.
Стало еще темней. Бор совсем затих, а Вася не возвращался. Это уже не на шутку начинало беспокоить Левку. Он привстал, настороженно прислушиваясь.
— Может, заблудился? Покричать, что ли?
— Ты что, сдурел?! Еще зверь какой-нибудь прибежит.
И как бы в подтверждение его слов, в кустарнике хрустнула ветка, мелькнула чья-то тень.
— Кто это? — пролепетал Мишка.
У Левки по спине пробежал неприятный холодок.
— Тише!..
Ребята застыли, как изваяния. Было ясно слышно, как кто-то тихо топал в кустарнике, потрескивая сушняком. Внезапно донеслось причмокивание и мычание. Ребята округлившимися глазами смотрели в сторону гривки. Левка хотел было перейти поближе к дереву, чтобы встать за него на всякий случай, но в кустарнике в это время раздался чих. Он был настолько неожиданным и громким, что Левка, как подкошенный, сел на землю, а Мишка всхлипнул, будто подавился, и вдруг заорал на весь лес:
— Ааууыы!
— Чего орешь, как ишак? — донесся из кустарника знакомый голос. А вскоре и сам Вася появился на поляне. — Воды не нашел, а вот черники набрал. Тут ее видимо-невидимо.
Мишка вскочил, бросился навстречу.
— Так это ты, Василь? — едва вымолвил он осипшим голосом. — А я… А мы думали… Смехота!
Но насколько смешно было Мишке, выдавали зубы: они отбивали мелкую дробь.
Левка одернул его:
— Брось врать! Скажи прямо: струсили. Думали — медведь.
Вася засмеялся.
— Здесь медведей нет. Зря боялись. Вы еще не ужинали?
— Без тебя-то?
— Тогда ешьте чернику с хлебом. Вкусно. И пить расхочется. Она сочная.
Левка и Мишка набросились на ягоды.
Куда идти?
Ночь тянулась мучительно долго. Ребята спали беспокойно, мешали ночная свежесть, тревожный шум сосен и недалекое уханье филина.
Этот филин вымотал у Мишки всю душу. Бедняга постоянно вздрагивал от диких, тоскливых криков птицы. Она то стонала, словно ей было невыносимо больно, то начинала отрывисто хохотать и всхлипывать. И от этого хохота и стопа, от унылого шепота сосен Мишка дрожал, как осиновый лист.
Не радовал филин и Васю с Левкой. Они лежали с открытыми глазами, глядя в темень бора, и настороженно прислушивались к каждому шороху, треску, писку. После особенно жуткого крика филина Вася встал.
— Вот проклятый! Даже страх берет…
Он нашел увесистую палку и с силой швырнул в ту сторону, где ухал филин. Палка прошелестела по ветвям, глухо ударилась о ствол дерева и упала на землю. Крики прекратились. Но ненадолго. Вскоре они снова раздались, только уже далеко от лагеря.
Сои их не освежил, не придал бодрости. Мишка был еще мрачнее обычного. Лицо у него осунулось, побледнело, под глазами легли синие тени. В глазах застыли тоска и тревога. Левка глянул на Мишку, подошел к нему, тихо и участливо спросил:
— Ты чего? Заболел, что ли?
Мишку тронула эта маленькая Левкина ласка, он вдруг всхлипнул и жалобно выдавил:
— Домой бы, Лева. Устал я…
Левке стало жалко Мишку, сказал как мог теплее и убедительней:
— Ты уж потерпи. Осталось совсем немножко. Сегодня, пожалуй, и назад вернемся. Ведь потом жалеть будем, что не дошли до цели. Потерпи, Миша…
Мишка вздохнул, ничего не ответил и побрел за друзьями. Возобновилась вчерашняя жажда, а на пути не попадалось ни одного ручейка. Вскоре набрели на обширный черничник.
— Здесь и будем завтракать! — произнес Вася.
Он расстегнул рюкзак, вынул хлеб, отрезал четыре аккуратных кусочка. Один из них бросил Кузьке. Левка, взяв свою долю, забрался в самую гущу ягодника. Вася тоже облюбовал себе поляну черничника, усыпанного крупной ягодой. Один лишь Мишка где стоял, там и присел. Он вяло жевал хлеб, но жадно бросал в рот ягоду. Однако, как ни торопился, а жажды унять не мог.