На спинке кровати висела одежда, от которой она так легкомысленно отказалась вчера. Зина натянула просторные лыжные брюки и вытащила из-под кровати сапоги.
В сапогах лежали портянки. Зина развернула их без всякой уверенности — здесь Валя был прав: обращаться с ними она не умела.
Она попробовала надеть сапог без портянки, но сразу же сняла его — складки и швы внутри сапога резали ногу. Пришлось опять взяться за портянку. Прямоугольный кусок материи плохо следовал за изгибами ступни. Зина примеряла его и так и эдак, наконец замотала ногу как пришлось.
В это время вошла Пелагея Романовна.
— Обожди-ка! — заявила она, отбирая у Зины сапог. — Да разве портянку так наматывают. Давай сюда ногу, я покажу… Э-э, милая, — вдруг неодобрительно протянула Пелагея Романовна. — Что же это за нога у тебя?
— А что такое? — забеспокоилась Зина, оглядывая ногу и шевеля пальцами. — Нога как нога.
— Да мала уж очень. Сама девка как будто рослая, а нога, как у ребеночка, — право. Вот нога, — и Пелагея Романовна для иллюстрации вытянула вперед ногу, обутую в ботинок сорок третьего размера. — Мы с Петей — это с мужем моим покойным, — пояснила она, — мы с ним одинаковые сапоги носили, какие он, такие и я. Помню, ох и здоровая же я была в молодости. Бывало, пойдем мы с Петей в баню, поглядит он на меня и скажет…
— Пелагея Романовна! — взмолилась Зина.
— А ты чего? Али тебе еще таких слов никто не говорил… ну да, я и забыла, что ты девка еще. Ничего — мужик будет, он тебе не такое скажет. Жених-то есть?.. Есть, конечно. У такой девки да чтобы жениха не было.
Занимая Зину подобным разговором, Пелагея Романовна сама навернула ей портянки и помогла натянуть сапоги.
Постукивая каблуками, Зина прошлась по комнате.
— Костюмчик хороший, — одобрительно заметила Пелагея Романовна. — Только ты в нем уж очень на парнишку схожа. Видимости бабьей у тебя нет. Уж больно у тебя…
Не дослушав, Зина схватила полотенце и мигом выскочила из комнаты.
На крыльце она остановилась, присела на ступеньках и с удовольствием вдохнула воздух, пропитанный скипидарным запахом сосны.
Тайга окружала поселок с трех сторон, прижимая его к реке. Дом Вихоревых находился в самом конце улицы. В нескольких шагах, прямо за оградой, уже начинался ельник и такой густой, что казалось, лес под поселок не вырубили, а просто сдвинули в сторону. За стеной ельника поднимались мохнатые макушки кедров. Зина даже с крыльца видела на их ветках крупные гроздья шишек.
У самого крыльца стояла высоченная сосна. Ветки сохранились только на макушке, что делало ее похожей на пальму. Прямо к стволу был привешен жестяной умывальник, над ним дощатая полочка с зубными щетками. Все это мало походило на белоснежную московскую ванную, вода из умывальника бежала скупой тоненькой струйкой, однако Зина умылась с удовольствием. Новизна ощущений возмещала недостаток удобств.
Чай пили у открытого окошка.
За столом все нравилось Зине, все приводило ее в восторг и умиление. И традиционный шумящий самовар, который за последние годы она видела только в кино.
И свежие пышки, румяные, с толстой хрустящей корочкой, которая отслаивалась чешуйками, таявшими на языке; и мед, густой, прозрачный, похожий на темно-желтое стекло. Привлеченные его запахом, в окошко влетали пчелы, Зина отмахивалась от них ложкой и по-детски визжала.
Пелагея Романовна не торопясь прихлебывала чай с блюдечка, установив его на трех растопыренных пальцах. Зина пила из стакана. Она попробовала поставить блюдечко на пальцы, но тут же налила горячего чая себе в рукав.
— С непривычки, — сказала Пелагея Романовна. — А я так из стаканьев не люблю. Скусу того нет.
Зина заметила беловатые старые шрамы на ее руке. Пелагея Романовна охотно рассказала их историю. Несколько лет тому назад к ней в курятник влезла гостья из тайги — большая рысь. Услышав отчаянный куриный переполох, Пелагея Романовна с вилами кинулась на выручку.
— Я думала, волк забрался, смотрю — батюшки! — рысь! Она было к дверям, а я с вилами ей устречь. Уж очень меня зло за кур, значит, взяло. Ну и пришпилила злодейку вилами к углу. Только навильник-то короток оказался, она меня лапой по руке и достала. А я все равно так ее прижамши и держала, пока она не сдохла. Шкуру с нее содрали — хорошая шкура была, в горнице у кровати лежала, только моль поела, так выбросить пришлось.