Зина смотрела на нее во все глаза. Пелагея Романовна же не видела здесь никакого особенного геройства.
— Привычные мы: в семье все охотники были. Я еще девчонкой с отцом на медведя ходила. Пятьдесят лет в тайге прожила, — заключила она, — так что навиделась всякого.
После чая Зина захотела помочь Пелагее Романовне по хозяйству.
Но та решительно воспротивилась.
— Еще Митрий Николаевич скажут, что я его племянницу работой кадсажаю. Да и не образованное это дело — полы мыть. А уж коли тебе так свербит и заняться нечем, так поди излови мне нашего гусака. Он от всего стада один остался и этакой злющий стал, не приведи господи. На всех так и бросается, как зверь лютый.
Зина без всякого удовольствия вспомнила свою вчерашнюю встречу со свирепым гусаком.
— Я уж давно хотела его на суп перевести, — продолжала Пелагея Романовна. Она собрала пальцем растекшийся по краям чашки мед, облизнула палец и закрыла мед крышкой. — Да вот руки у меня не доходят. Вчера пошла было, а поймать его, окаянного, не могла. Скорости у меня уж нету — бегать не могу, сердце заходится. А тебе словить его простого проще. Возьми вон мешок, накинь ему на голову — и конец.
Когда Зина с мешком в руках отправилась на поиски гусака, она походила на неопытного, начинающего тореадора, который первый раз выходит на арену против свирепого быка.
Гусак отбивался отчаянно. Защищаясь, он часто переходил в нападение, и тогда от щипков железного клюва спасали только толстые лыжные брюки и сапоги. Борьба продолжалась долго, наконец, гусак больно ударил ее крылом по лицу, она разозлилась, и, изловчившись, набросила на него мешок.
Взлохмаченная, но торжествующая, Зина принесла барахтающуюся птицу Пелагее Романовне.
— На-ка вот топор, — сказала та, — рубай ему голову.
Зина замахала руками.
— Что вы! Я не смогу.
— А чего? Али брезгуешь?
— Да просто страшно как-то.
— Чего страшно-то?
— Ну как же, он живой… и вдруг голову рубить? Нет, нет!
— Вот я и говорю, что брезгуешь, — заключила Пелагея Романовна. — Ну, а если нужно? — полюбопытствовала она. — Голодом сидишь, есть нечего? Тогда как?
— Все равно, не смогла бы.
— Ну, это ты, моя милая, врешь. Подержи-ка тебя денька три не емши, так ты этому гусаку не токмо топором — зубами бы шею перервала.
Пелагея Романовна забрала мешок с гусаком и потащила его к колоде, на которой рубили дрова.
Чтобы не глядеть, Зина спряталась в доме. Она услышала глухой удар топора, последнее хлопанье крыльев и невольно поморщилась.
Но за обедом, когда Пелагея Романовна подала на стол этого же гуся, зажаренного, с гарниром из моченой брусники, Зина забыла все свои переживания и ела с аппетитом. После гуся была свежая клубника, которую Зина сама набрала в лесу. Для этого не пришлось ходить далеко, ягода росла во множестве прямо на опушке у ельника. Ее съели с молоком, и Зина заявила, что уже не помнит, когда пробовала что-либо вкуснее.
Первый день прошел быстро и незаметно. Вечером к ужину дядя Дима принес бутылку портвейна. Зина много шутила, смеялась по каждому поводу, чувствовала себя легко и беззаботно.
Приключения начались со следующего дня.
«Привези медвежонка!»
Утром, после завтрака, Зина, как обычно, собралась в лес за клубникой к обеду. Но у калитки наткнулась на девушку-посыльную. Та сказала, что товарищ Вихорев просит племянницу прийти к нему в контору.
Зачем?
Посыльная этого не знала.
Взволнованная неясными предчувствиями, Зина торопливо вошла к дяде в кабинет.
Он сидел за столом и, подперев голову обеими руками, разглядывал разложенный на столе лист потемневшей бумаги.
Лицо его показалось Зине необычно озабоченным. Он даже не улыбнулся ей в ответ.
— Дядя Дима, что-то случилось?
— Да нет… ничего особенного. Садись-ка вот сюда, мне нужно с тобой поговорить.
Зина села, тревожась все более и более. Дядя Дима коротко кашлянул.
— Скажи, Зинок, — начал он осторожно, — ты хорошо помнишь почерк Николая?
— Папин почерк? — почти шепотом спросила Зина. — Дядя Дима…
— Да ты не волнуйся.
— Я… я не волнуюсь. Но зачем?
— Сейчас я тебе расскажу по порядку. Только ты…
— Я не буду.
Дядя Дима поцарапал бороду, постукал пальцами по столу.
— Видишь ли, — сказал он, — недавно в поселок вернулась партия геологов-разведчиков. А сегодня ко мне пришел начальник партии и рассказал такую историю. Они бродили по тайге больше трех месяцев. И в конце своего маршрута наткнулись на группу кустарей-золотоискателей. Промывая береговые пески, старатели случайно обнаружили фляжку. Очевидно, фляжка лежала на берегу очень давно, так как успела покрыться мхом и зарасти тальником. Внутри обнаружили лист бумаги Золотоискатели фляжку использовали в хозяйстве и потеряли. Но лист бумаги сохранили и передали при встрече геологам. Это оказалась карта. Самодельная карта, нарисованная карандашом. К сожалению, во фляжку проникла вода и здорово попортила карту. Мы с геологом так и не могли узнать, кто ее нарисовал. Хотя высказали одно предположение, что карту мог сделать… Николай. Вот я и пригласил тебя, так сказать, в качестве эксперта.