Глава 4
«Гробница», Центральная улица.
10:30.
В Нью-Йорке не было места более отталкивающего, чем «Гробница» — городская тюрьма, где в одинокой подвальной камере содержался Эл Дрейсон.
Это было новое здание, построенное всего четыре года назад на том же месте, что и первоначальная тюрьма. На самом деле, с улицы она выглядела даже красиво — величественный французский замок, над которым возвышалась красивая каменная башенка.
Но для тех из нас, кто бывал внутри, даже самая причудливая внешность не имела никакого значения.
Несчастье тех, кто был заключен внутри, казалось, проникало в сами стены и становилось осязаемым — ещё прежде, чем такой посетитель, как я, входил с Центральной улицы через двадцатисантиметровую деревянную дверь, обитую железом.
Но на самом деле я ощущал не страдание, а запах немытых тел, рвоты, кала и мочи. Гнилостный запах был безошибочно узнаваем даже у самого входа.
Я вручил удостоверение и пропуск суровому охраннику, одетому во все черное. Он впустил меня, коротко кивнув и сказав лишь:
— Дженкинс вас отведёт.
Услышав его слова, с деревянного табурета поднялся, позвякивая большой связкой ключей, сгорбленный пожилой человек. Его голос был хриплым и дребезжащим.
— Идёмте.
Я последовал за ним сначала через главный зал, где содержались заключенные, осужденные за относительно незначительные преступления. «Гробница» была разделена по уровням, причем преступники размещались в соответствии с тяжестью их преступлений. Те, кто был здесь, на первом этаже, наслаждались относительным комфортом единственной дровяной печи в центре помещения. Большинство заключённых молча смотрели, как я проходил мимо — хотя с верхних уровней освистывания и крики не прекращались. Мудак. Ублюдок. Гомик.
За время моих визитов сюда я научился не обращать внимания на проклятия и обзывательства, так что слова, которые следовали за мной по коридору, были для меня пустым звуком.
А вот для чего мне нужно было собрать все силы, так это для подвала — места, отмеченного самыми жалкими условиями и предназначенного для самых мерзких преступников.
Когда я спустился по лестнице, то был ошеломлен прогорклым запахом гнили. «Гробница» была построена на болотах — наследие, из-за которого их пористый каменный фундамент находился в вечной сырости. И вот зловоние фекалий и мочи смешивалось с запахом сырости, что создавало отвратительную вонь, грозившую с каждым последующим шагом всё быстрее отправить меня в обморок.
Внутренности «Гробницы» были пригодны только для крыс — и одна из них, кстати, пробежала перед нами так близко, что Дженкинс едва не пнул ее ногой.
Дженкинс хихикнул — и от этого хриплого звука у меня по спине пробежал холодок сильнее, чем от зловонного запаха или от грызунов под ногами.
Когда мы были уже на полпути вниз, я услышал голоса из камер внизу. Алистер уже был здесь. Я попросил его дать мне пятнадцать минут наедине с Дрейсоном, прежде чем он присоединится ко мне; но я должен был догадаться, что он не дотерпит и придёт раньше.
Но когда мы с Дженкинсом добрались до нижнего этажа, оказалось, что Алистер общается вовсе не с Дрейсоном.
Алистер стоял перед камерой сухопарого мужчины с глубоко запавшими глазами. Мужчина был загипнотизирован словами Алистера — а может и самим Алистером.
Горячая ванна и несколько часов сна полностью восстановили самообладание Алистера; теперь он был одет в своей обычной безупречной манере: дорогой серый костюм из шерсти дополняло черное кашемировое пальто и пестрый шарф, а в руках у него был кожаный чемодан с латунными застёжками. Он делал пометки в блокноте в таком же кожаном переплете новой авторучкой «Уотерман» — той, что уже содержала внутри чернила.
Заключенный откровенно таращился на Алистера.
— Значит, все, что мне нужно сделать, это ответить на несколько вопросов, и вы поможете направить моё дело на новое судебное разбирательство? — недоверчиво уточнил он, но в глазах засветилась надежда.
— Я сделаю все, что смогу, — спокойно ответил Алистер. — Решение, конечно, останется за судьёй, но я могу вас заверить, что ваши доводы, по крайней мере, будут услышаны.
Заключённый издал хриплый смешок.
— Это просто причудливый способ сказать, что ты попытаешься, но ничего не гарантируешь. И всё же, это больше, чем то, что сделал в первый раз мой никчемный адвокат.
Алистер улыбнулся и что-то записал в блокнот.