— Пап, а пап? — начал Толстик.
— Да, мой мальчик.
— Как ты думаешь, розы нас узнают?
— Толстик, несмотря на свое озорство и капризы, смотрел на Папу таким наивным, чистым и невинным взором, что поневоле казалось, что именно ему тайны природы более близки, чем всем остальным. Папа, однако, в тот вечер был настроен материалистически.
— Нет, малыш. Как же они нас узнают?
— А вот большая желтая роза у самой калитки узнает меня.
— С чего ты взял?
— Потому что вчера она мне кивнула.
Парнишка залился смехом. Да это просто ветер, Толстик.
— Нет, не ветер, — убежденно возразил тот. — Не было ветра. Крошка была там. Скажи, Крошка?
— Лоза нас узнала, — веско сказала Крошка.
— Животные нас узнают, это да, — заявил Парнишка. — Но они бегают и издают разные звуки. А розы нет.
— Не нет, а да. Они шелестят и шепчутся.
— Лозы шепчутся, — вторила Крошка.
— Но это же не живой звук. Этот как ветер шумит. Вот наш Рой — он лает, и каждый раз по-разному. Вот ты представь, что все розы на тебя лают. Пап, расскажи нам о животных, а?
Это один из периодов детства, возвращающий нас в далекое первобытное прошлое с его жадным и неисчерпаемым интересом к окружающему миру, и в первую очередь к животным. В нем слышится отголосок тех долгих темных ночей, когда древние люди сидели у костра и всматривались во тьму, благоговейным шепотом рассказывая друг другу о непонятных и страшных существах, с которыми они боролись за главенство в мире. Дети обожают пещеры, костры, походную еду и рассказы о животных. Это все эхо давно ушедших времен.
— Пап, а какое самое большое животное в Южной Америке?
Папа усталым тоном:
— Ну, я не знаю…
— Может, слон, а?
— Нет, малыш. В Южной Америке они не водятся.
— Тогда носорог?
— Нет, их там тоже нету.
— Пап, а кто тогда там водится?
— Ну, скажем, ягуары. Они, по-моему, там самые большие.
— Значит, они десять метров в длину.
— О нет, мой мальчик! Ягуар чуть больше двух метров вместе с хвостом.
— А вот в Южной Америке есть питоны десять метров длиной.
— Это не то, это змеи.
— Пап, а как ты думаешь, — спросил Толстик, очень серьезно глядя на отца большими серыми глазами, — есть питоны в пятнадцать метров длиной?
— Нет, мой мальчик, я о таких не слышал.
— Может, и есть, только ты не слышал. А вот если бы такой был в Южной Америке, мы бы узнали?
— Если бы был, то, наверное, узнали.
— Папа, — начал Парнишка, с увлечением включаясь в перекрестный допрос, — а может удав проглотить мелкое животное?
— Ну конечно, может.
— А ягуара может?
— Вот тут не знаю. Ягуар очень большой.
— Ну, а ягуар может проглотить удава? — поинтересовался Толстик.
— Дурачина ты, — ответил Парнишка. — Если ягуар в длину два метра, а удав десять, то удав в него не поместится. Как же он его проглотит?
— Он его обкусит, — возразил Толстик. — Оставит кусочек себе на ужин и еще один на завтрак. Слушай, пап, удав ведь не сможет проглотить дикобраза, а? У него же тогда горло разболится.
Заливистый хохот и долгожданная передышка для Папы, углубившегося в газету.
— Пап!
Полностью покорившись судьбе, он опускает газету и разжигает потухшую трубку.
— Что, мой мальчик?
— А какую ты видел самую большую змею?
— Ну вот, опять змеи! Я устал от них.
Но дети от них никогда не устают. Снова отголоски прошлого, поскольку змеи были злейшими врагами первобытных людей.
— Папа из змеи суп варил, — объявляет Толстик. — Расскажи нам про змею, а?
Детям больше всего нравится, когда историю им рассказывают по четвертому или пятому разу, ведь тогда они могут поправлять рассказчика и уточнять подробности.
— Ну, значит, поймали мы гадюку и убили ее. Нам нужен был скелет, и мы не знали, как отделить мясо от костей. Сперва мы хотели зарыть ее в землю, но это было бы слишком долго. Потом мне пришла мысль выварить змею. Я раздобыл большую старую банку из-под тушенки, мы положили туда гадюку, залили водой и поставили на огонь.