— Знаешь, я как-то и не обратила внимания. Не до того было. Что-то всё бегала, суетилась, выполняла поручения, — грустно улыбнулась я и спохватилась, что давно уже хотела задать вопрос. — Пубок, а как вы на арену попали?
— Слили нас, — ответил мгновенно посуровевший мужчина, — подставили. Наняли для сопровождения важного лица. Всё честь по чести. Договор, задаток, амулет для перехода. Вот мы и перешли… на арену. Конкуренты, должно быть, сработали.
— Может быть, и конкуренты, а может, на Альфреда охота шла, — задумчиво пробормотала я. — Кажется, мало кто рад его возвращению.
— Это да, — согласно кивнул бывший наёмник. — Матушка его не нарадуется да старый камердинер, а остальным или всё равно, или косятся да шушукаются по углам.
— Так что он с коронацией тянет? Получается какой-то бесправный король, которого в любую минуту турнут взашей, как самозванца.
— До совершеннолетия нельзя. Вот исполнится Альфреду через шесть дней двадцать пять лет, так на другой день и коронуют.
— Чужой монастырь, — по-русски прокомментировал Виктор, сидевший в экипаже рядом со мной и внимательно слушавший наш разговор.
— Чужой устав, — согласилась я.
— Дальше не проехать! — крикнул нам возница, останавливая экипаж. — Народу слишком много.
— Не баре — дойдём! — весело откликнулся Виктор, спрыгнул на землю и подал мне руку.
К павильону не то что проехать, пройти и то было затруднительно. Толпа возбуждённых людей стояла плотно. Они что-то кричали, размахивали руками и никак не реагировали на просьбу посторониться.
— Что здесь происходит? — растерянно спросила я.
— Дык, это…бабы, госпожа. То есть, извиняюсь, женщины, — ответил мне стражник, флегматично наблюдавший за стихийным митингом, — требуют равенства.
— Вот не знала, что здесь феминистки водятся, — удивилась я, пытаясь рассмотреть, что же там в эпицентре митинга происходит.
Неожиданно ко мне повернулась горожанка, чья широкая спина заслоняла обзор. Её лицо раскраснелось от волнения, волосы выбились из-под чепца и прилипли к потному лбу.
— Равенство для всех! — закричала она требовательно.
— В чём? — отшатнулась я от неё.
— Как?! — удивление женщины моей неосведомлённостью было такой мощи, что я пожалела о вопросе, но распиравшие собеседницу эмоции требовали выхода, а она нашла свободные уши. — Они же дыбыщь-дыбыщь-дыбыщь! А мы дыбыщь-дыбыщь-дыбыщь! Требуем дыбыщь-дыбыщь-дыбыщь! Иначе дыбыщь-дыбыщь-дыбыщь!
Скороговорка собеседницы была такова, что в её пылких фразах я могла разобрать только первые слова, дальше всё сливалось в сплошное «дыбыщь».
— Витя, нам надо туда, — оглянулась я на сопровождающего и взглядом показала на вход в павильон.
Именно там кричали громче и яростнее размахивали руками. Парень пожал плечами, типа «Надо так надо», и ледоколом вошёл в толпу, держа меня за руку. Для облегчения нашей задачи я подключила наилегчайший вариант заклятия отторжения. Люди не могли понять, почему им хочется отойти от нас, хотя бы на полшага, отодвинуться. Отодвигались, отступали, пропускали — и мы прошли.
— Леди! — заорал Лют Доксин и чуть не спрыгнул ко мне с высоты штабеля досок, на котором он прятался от возмущённых людей. — Спасите меня!
— Что вы натворили, лэр Доксин? — придерживая бейсболку, чтобы не свалилась, задрала я голову к несчастному.
Стражники, минуту назад пропустившие меня к штабелю и с трудом сдерживающие натиск людей, услышав мой вопрос, что-то заворчали.
— Ничего плохого не делал, леди! — свесился с высоты распорядитель.
Кажется, для этого он или на четвереньки встал, или животом плюхнулся на доски.
— Он места торговые продавать начал, — через плечо сказал мне ближайший стражник. — Чем ближе к входу, тем дороже. Возмущаются те сыровары, что не могут неподъёмный взнос оплатить.
— Спасибо, — я благодарно похлопала по спине информатора.
— Не за что, — прозвучал приглушённый ответ. — У меня сестра с мужем где-то в толпе. Боюсь, разгонять заставят.
— Не заставят, — пообещала я и вскарабкалась на штабель.
Внизу виднелись обращённые к нам лица. Люди были встревожены и возмущены, но, увидев нового человека, большинство с надеждой замолчали сами и стали шикать на тех, кто продолжал орать.
— Кто-то один может высказать претензии? — обратилась я к толпе.