Пусть мама плачет. Мы рады, что она пришла в себя. У нас царит оживление. Пусть снаружи воют сирены и грохочут зенитки, нам хорошо. Мама слушает, как мы вспоминаем папу, и на лице ее появляется слабая улыбка. Оказывается, нужен был авианалет и темный подвал, чтобы мама пошла на поправку.
До полного выздоровления далеко, но начало положено.
Полчаса, как стихли сирены и грохот орудий. Наконец дед решает, что можно выйти из убежища.
— Странно, что не было взрывов, — говорит Стефан, карабкаясь по ступеням.
— Может, просто далеко? — говорю я, но сейчас мои мысли целиком занимает ожившая мама.
— Все равно было бы слышно, — продолжает размышлять Стефан. — Чушь какая-то.
— Давай выйдем на улицу и глянем, — предлагает дед.
— Думаешь, уже можно? — волнуется Ба.
— Думаю, да. Сирен ведь нет?
Я цепляюсь за маму, потому что отпустить ее пока не готов. Так вместе и выходим на Эшерштрассе.
Другие мужчины, женщины, дети тоже выходят на улицу, поднимают глаза и застывают с распахнутыми ртами. Люди стоят молча, словно призраки, и тишина пугает.
К такому нас жизнь не готовила.
Конфетти
Самолеты бросали совсем не бомбы.
Осветительные ракеты и лучи прожекторов выхватывают из темноты бумажное конфетти. Листовки кружат в воздухе, вьются, трепещут, планируют на землю. Ветер подхватывает их и вновь швыряет вверх. Бумага волшебным дождем сыплется на нас.
Листовки усеивают крыши, дорогу, тротуары. Ветер прижимает их к стеклам, лепит на машины, несет по улице, как мусор после карнавала.
В небесах столбы прожекторов ласкают свод облаков, рисуя сверкающие круги, сочащиеся кровавыми каплями осветительных ракет. Те, опускаясь на парашютах, шипят, словно падают в воду. Дьявольское, но по-своему изумительное зрелище, оно гипнотизирует и пугает.
От неба, где бумага пляшет в лучах света, невозможно отвести взгляд.
— Правда, здорово? — спрашивает голос сбоку.
Тру затекшую шею, а глаза нашаривают собеседника.
— Как большой праздник. — У Лизы такая же пижама, как у меня, и улыбка до ушей.
— Это что такое? Что вообще происходит?
Малышня гоняет конфетти по дороге, хохочет, поднимает бумажные вихри, швыряет белые листья в воздух, но родители спешат оттащить детей. Отобрав листовки, взрослые роняют их под ноги, будто бумага жжет пальцы.
— Это все враки, ужасные враки, — качает головой фрау Остер.
— Конечно, — подтверждает ее соседка, сочувственно гладя фрау Остер по руке. — Вашему мужу ничего не грозит.
— Похоже, герр Гитлер сильно их прижал, раз они выкидывают такие фортеля, — соглашается герр Финкель, скомкав листовку и швырнув под ноги. — Не переживайте, скоро мы разделаемся с этими русскими. Потом англичане поднимут белый флаг, и тогда ваш муж вернется домой.
— Им не обмануть нас этой чепухой. — Фрау Остер хватает маленького сына за руку и тащит домой.
Герр Финкель, проводив ее взглядом, поднимается к себе в квартиру над магазином. Однако, скрывшись из вида собравшейся толпы, подбирает листовку и, настороженно оглянувшись, прячет сложенную пополам бумагу в карман.
Пока я наблюдаю за герром Финкелем, ветер швыряет листовку мне под ноги. Пока я за ней нагибаюсь, герр Финкель успевает раствориться в темноте.
— Мама говорит, что это пропаганда. — Голос Лизы возвращает меня в реальность. — Чтобы мы не хотели войны.
Бумага у меня в руках — как двойная открытка, только тонкая. В красных отсветах догорающих осветительных ракет мерцает рисунок, и мне хочется понять, что так взбесило фрау Остер и почему герр Финкель сунул листовку в карман.
Листок трепещет на ветру, но фигуру на картинке сложно не узнать.
Фюрер, в фуражке, в длинном кожаном плаще и черных сапогах, выглядит очень стильно. Ладони сложены на уровне груди, будто он чему-то радуется.
У его ног навалены груды мертвых солдат в немецкой форме. Одни раскинули руки, другие скорчились. Трое мертвецов, те, что ближе всего к фюреру, лежат на спинах, у них распахнуты рты. Невидящие глаза вперились в вождя.
В небесах над головой фюрера сияют кроваво-красные слова:
— Прямо как на стене написано. — Лиза склоняется над листовкой, чтобы лучше видеть. Ее палец постукивает фюреру по голове. — Только глянь, кто у нас тут. Смотри, как улыбается.
Картинка приковывает мой взгляд.
— А что сзади? — толкает меня локтем Лиза, чтобы я перевернул бумагу. — Что пишут?