Девочка тесно прижимается ко мне, волосы у нее распущены, и ветер играет с ними. Локоны ласкают мое лицо. Щекотно. Отмахиваюсь рукой, чтобы не мешали читать.
— …брось.
— А? — Обернувшись, встречаюсь глазами со Стефаном.
— Брось, — цедит он, стиснув зубы. — Сейчас же.
Ба с дедом смотрят на меня. И мама. Все смотрят на меня.
— Брось, — повторяет Стефан и тянет руку, чтобы вырвать у меня листок. Бумага с треском вылетает из пальцев и падает на землю, где ее подхватывает ветер.
— Уй, — хмурюсь, наблюдая, как листок улетает вдаль по улице. — Ты чего это? Зачем…
— Могут увидеть, — отвечает брат, настороженно оглядываясь.
— Я только хотел прочитать, что пишут.
Лиза стоит позади меня и смотрит на Стефана. В ее взгляде читается благоговение. Как бы мне хотелось, чтобы она когда-нибудь так же посмотрела и на меня.
— Пошли домой. Лиза, к тебе тоже относится, — говорит дед. — Скоро приедут убирать, и лучше бы пока не мелькать на улице.
Стоит мне заныть, как Стефан хватает меня за руку. Сопротивляться бессмысленно. Я только выставлю себя дураком перед Лизой. Брат гораздо больше и сильнее.
— Увидимся завтра? — спрашивает Лиза.
Я вижу у нее на лице разочарование, но не знаю, с кем ей жалко расставаться, со мной или с братом.
— До завтра, — киваю, и Стефан, затащив меня в дом, закрывает двери.
— Уй! — вырываюсь я из его хватки. — Зачем ты так? Почему ты меня…
— Дурак! Никто не должен видеть, как ты читаешь такие вещи.
От его крика я вздрагиваю и непроизвольно делаю шаг назад.
— Никто не должен даже подумать, что ты прихватил листовку с собой. Если на тебя донесут, кто знает, что случится с нами? С тобой? — Последнее слово он выделяет голосом, ткнув меня пальцем в грудь. — Если до гестапо дойдет слух, что ты просто читал… За тобой и так все следят. После того как ты сбежал кататься на велике и попался. Знаешь, сколько проблем из-за тебя у Ба и деда?
— Это случайно, я не хотел…
— Попробуй для разнообразия думать не только о себе, но и о других. — Стефан говорит все громче, и я отступаю еще на шаг.
— Ты путаешь мальчика, — говорит Ба.
— А может, пора уже немного его попугать? Может, от страха он начнет соображать?
— Пожалуйста, — просит мама очень тихо, почти неслышно, но все, замерев, смотрят на нее. — Пожалуйста, не надо кричать.
— Правильно, — соглашается дед, ухватив Стефана за руку. — Хватит уже.
— Мальчики, давайте вы пойдете в кухню? — предлагает Ба. — Я отведу вашу маму наверх, а потом спущусь и сделаю чай. Пора успокоиться. И так вечер выдался насыщенный.
Никогда я не видел Стефана таким взволнованным. Он даже сидеть не может, носится по кухне, а глаза смотрят вниз из-под нависающей челки. Туда-сюда, туда-сюда, по черно-белым клеткам шахматной плитки. Туда-сюда.
Мы с дедом сидим за столом и смотрим на Стефана.
Наконец он замирает, облокотившись о раковину, и заводит руки за спину.
— Мне жаль, — говорит он, глядя на меня так, будто вот-вот взорвется. — Зря я кричал. Просто… Нет, если честно, мне не жаль. Просто ты не понимаешь, что творится. — С каждым словом голос становится все громче. Стефан даже поднимает сжатый кулак. — Вряд ли ты знаешь, сколько проблем бывает из-за самых мелких мелочей. Скажет человек, что думает, а потом за ним приходят. Иной раз достаточно, чтобы у тебя нос был слишком длинный, или волосы слишком темные, или стоит не отправить ребенка в «Дойчес юнгфольк».
— Я знаю про…
— Кстати, ты в курсе, что они забрали папу твоей подружки?
— Что? Папу Лизы? Нет, — отшатываюсь я. — Я думал, он солдат, сражается…
— Он был учителем в школе! — кричит Стефан, вбивая правый кулак в левую ладонь. — Не солдатом, а учителем. Отказался вступить в партию, говорил вещи, которые не стоило говорить, в том числе о твоем фюрере, и его объявили коммунистом, забрали, и больше его никто не видел.
— Он был коммунистом?
— Нет, Карл, — качает дед головой. — Он был учителем, а потом Вольф забрал его.
— Наверно, он что-нибудь натворил…
— Он не сделал ровным счетом ничего! — рявкает Стефан. — Когда уже твоя дурная башка поймет?
— Стефан, прекрати, — поднимает руку дед.
— Нет уж, пусть слушает. — Стефан смотрит на деда, а потом втыкает взгляд в меня. — Хватит притворяться. Он должен уяснить, что не обязательно что-то сделать. Достаточно сказать или подумать. Один-единственный человек донесет на тебя в гестапо, и все, пиши пропало. Находятся даже те, кто сдает родичей.